Программа действий была составлена заранее; продаю свою квартиру в Германии и покупаю скромное жильё в Испании, в Андалузии, только для себя одной
Скачать 3.42 Mb.
|
Муж-рогоносец или Королевская защита Сцена 1 Эта история произошла давным-давно. Ещё во времена наших прабабушек. Королевский дворец. Глубокая ночь. Придворные давно разбрелись по своим апартаментам и мирно спят. Только одинокая, в очередной раз обманутая королева, бродит по опустевшему дворцу в поисках мужа, заблудившегося в спальнях своих многочисленных метресс. Бедняжка и сама не заметила, как оказалась на дворцовой кухне, где кухарка, крепкотелая и всё ещё аппетитная женщина, полировала до зеркального блеска горшки и сковородки. — Ну что, Ваше Величество, опять мужа потеряли? — Да, похоже, снова во дворце заблудился, — обиженно протянула королева, присаживаясь на краешек стула. — Мы называем заблуживающихся мужей рогоносцами. — Это как, — вяло поинтересовалась королева, занятая своими мыслями. — А вот так, — не прекращая работу, бойкая кухарка продолжала делиться опытом с сестрой по несчастью. — Пришёл муж домой после прогулки по чужим спальням, а я уже во всеоружии и наготове. Она принимает боевую стойку и отводит руку со сковородкой за голову. — Он ещё и рот не успел открыть, чтобы о дожде и прочей непогоде наврать, а я как размахнусь... и сковородкой по непутёвой голове! Знаете, что на ней вырастает после такого весомого аргумента? Большая-пребольшая шишка, которая, буквально на глазах, разрастается в огромный пунцовый рог. Поэтому мы и называем неверных мужей — рогоносцами. Кухарка протянула королеве сковородку: — Ну-ка, попробуйте. Королева нерешительно берёт в руку оружие и неумело помахивает им в воздухе. — Да как же Вы ее держите! Это Вам не кружевной платочек, что бы им в воздухе помахивать. От плеча надо бить и с оттягом. Ну-ка, ещё раз. Королева повторяет движение ещё раз... а потом ещё и ещё... и от плеча, и с оттягом, и с восторгом, и ещё раз... Аж щёчки раскраснелись и глазки заблестели. — Вот теперь хорошо, — похвалила её кухарка и забрала сковородку, — силы беречь надо, а то ещё плечико разболится. Глаза королевы снова потухли: — Тебе хорошо, у тебя оружие всегда под рукой, а я... пока до... до оружейной добегу, так его... Его Величества уже и след простыл; опять на обходе... по чужим будуарам. Кухарка с сочувствием посмотрела на незадачливую приятельницу, и опять сунула ей в руку сковородку: — Ваша правда. Оружие всегда при себе хранить надо. Ладно, уж, забирайте — у меня этого добра много. Королева нерешительно покрутила сковородку в руке: — А куда же мне её деть? — А вот и придумайте. На то голова и дана. Сцена 2 Королева грустит у себя в будуаре перед зеркалом, вяло помахивает полученным от кухарки подарком и ворчит: — Тоже мне... На то голова и дана..., — машинально надевает сковородку на голову, и смотрит на своё отражение. — А ведь и правда! На то она и дана! Сцена 3 В полдень королева сидит в своём салоне в окружении придворных дам. Все заняты обсуждением новой, совершенно потрясающей королевской шляпки. Спереди ее украшают цветы и фрукты, а сзади, как бы за ее пределами, красуется большой розовый бант. Обсуждение было прервано появлением короля. Он всегда посещал салон жены в полдень, ведь именно в это время он был заполнен особенно хорошенькими женскими личиками. Его величество поцеловал жене ручку и приготовился доложить о вчерашней непогоде. Жена, даже не удосужившись выслушать мужниных объяснений, изящным движением руки сняла шляпку и... от плеча, и с оттягом... и с восторгом... нанесла удар по священной голове своего высокопоставленного супруга. Шляпа короля, украшенная белыми павлиньими перьями, стала медленно сползать на бок, а из под неё..., прямо на глазах у изумленных дам, стал расти, набухать и ветвиться могучий рог. А королева... королева вернула свою шляпку на положенное ей место и спокойно пояснила: — Вот так неверные мужья становятся рогоносцами! Сцена 4 Три дня спустя Большой бал в королевском дворце. Все дамы одеты по новой моде: шляпки, украшенные спереди цветами и фруктами, а сзади, на выступающей части — банты и ленты всех цветов радуги. А мужчины! Этой роскоши позавидовало бы целое стадо горных оленей! Грустили на этом балу только метрессы, пересчитывая разветвления на рогах своих покровителей. Это сколько же будуаров нужно посетить за три дня, что бы удостоиться такой роскоши! Так отстаивали свою честь наши прабабушки, а удар ...от плеча и с оттягом получил название «Королевская защита». Конец Артисты великолепно справились со своими ролями. Королева, в первом действии нескладная и растерянная, превратилась к концу пьесы в азартную и воинственную защитницу супружеских прав. Король, гордо трясущий своими павлиньими перьями, в нужный момент сдался и обмяк. Но лучше всех оказалась кухарка — излучаемые ею спокойствие и уверенность в себе вызвали искреннюю зависть многих из нас. Публика одарила всех участников бурными аплодисментами и благодарными возгласами. Не остались без внимания автор и организаторы спектакля. Мы с Долорес были буквально засыпаны поздравлениями и похвалами, но самый большой успех выпал на долю шляпок-сковородок. Похоже, на пороге замаячила новая мода. Дамы по очереди примеряли этот кухонный инвентарь, замахиваясь на мужей «от плеча и с оттягом». Заряда веселья хватило на весь вечер. Даже королевская чета удостоила нас милой шуткой. Игриво поглядывая на супруга, Её Величество выразило сомнение в необходимости приобретения такой шляпки: — Мой муж очень хорошо ориентируется на местности. Он всегда вовремя и безошибочно попадает по месту назначения — в королевскую спальню. — А зачем мне самому совершать вечерние обходы будуаров, — подхватил развеселившийся супруг, — если это можно поручить дежурным офицерам... ну и прочим добровольцам, страдающим бессоницей и нарушенной ориентацией. Весь вечер Филипп держался около меня, активно участвуя во всеобщем веселье. Его сияющее лицо сообщало каждому, кого это могло заинтересовать: — Шутка моей жены прелестна, но, слава богу, она не имеет никакого отношения к нашей безоблачной семейной жизни. Лишь слегка утончившиеся губы и небольшая складочка между бровями выдавали его внутреннее напряжение, а значит, впереди меня ждёт серьёзный разговор. Разговор состоялся, только совсем не тот, о каком я мечтала. Тонкие бесформенные губы, злые глаза, спрятавшиеся под припухшими веками, указательный палец, выстреливающий смертельные обвинения... — Ты вообще соображаешь, что ты натворила? — И что же я натворила? — В присутствии короля разыграла свою дурацкую пьеску, выставила его блудливым идиотом, сравняла королеву с кухаркой, защищающей свою честь кухонной посудой! И чего ты хотела этим добиться? Славы? Нацеленный в меня указательный палец с гладко отполированным ногтем маячил перед глазами. — Не говори ерунду. Если тебя послушать, то при дворе следовало бы запретить любые постановки Гамлета. А то не дай бог, король решит, что его обвиняют в отравлении отца. А уж Гомера давно пора было сжечь на костре, как безбожника. У него олимпийцы ругаются и пакостничают друг другу почище простых смертных. — Ишь, куда замахнулась! Шекспир, Гомер... Да, в избытке скромности, как, впрочем, и ума, тебя не обвинишь. — А ты, похоже, добросовестно выучил военную стратегию. «Лучший способ защиты — это нападение»... Фердинанд тут вообще ни при чем. — Ах, Фердинанд здесь ни при чем... А кто же тогда «при чем»? Полированный ноготь вместе с пальцем исчез в кармане брюк. Обладатель смертоносного оружия покачивался передо мной на каблуках, буравя чёрненькими, прищуренными глазками. Почему я раньше не замечала, как поредели его волосы? И плечи... Зачем он так сильно сутулится? Злость, подступившая к самому горлу, мутной, тяжёлой волной откатила назад. — Какая разница. Думай, что хочешь. Филипп, уверенный в своей окончательной победе, двинулся к выходу, успев бросить на ходу: — Гусыня. Глупая, тщеславная гусыня! Странное чувство пустоты, без злости, без отчаяния... просто пустота... и безразличие. Это он обо мне? Почему глупая? Почему тщеславная? Я сидела в кресле, прижав к животу коленки... как двадцать лет назад... Тогда я случайно подслушала разговор матери с сыном: — Зачем ты попусту тратишь время на чужую девчонку? Не нужна она нам. Сегодня — открыто брошенный в лицо приговор: — Глупая и тщеславная гусыня. Уходи с дороги. Ты больше мне не нужна. Похоже, жизнь не развивается, а движется по кругу, неизбежно возвращаясь к исходному пункту. Она, как взбунтовавшееся море, ритмично наносит удары, давая жертве лишь пару минут, чтобы подняться на ноги и начать всё сначала. Берег был прав, равнодушно распластавшись под этими ударами; зачем тратить силы впустую, если мгновение спустя ты снова будешь повален на спину, избит камнями и грязью. Похоже, каждый рождается со своей внутренней сутью. Одни — судьями, другие — подсудимыми, всегда готовыми к обвинительному приговору. Судьи имеют разные обличия. Одни мягко и доверительно сообщают покорной жертве: — Милочка, Вы ещё недостаточно образованы, что бы иметь своё мнение... поработайте над собой, а потом поговорим. Другие швыряют прямо в глаза: — Ты глупа и тщеславна, и у меня нет ни малейшей охоты с тобой разговаривать. Но кто они, эти судьи? Почему они позволяют себе с разбега плевать в чужие лица? Почему этого не позволяю себе я? Наверное, потому, что для меня до сих пор всегда существовали две стороны, и истина всегда лежала посередине. Я никогда не считала своё мнение единственно правильным, поведение — единственно верным, а желания — обязательным законом для всех. До сегодняшнего дня я не умела, как они, бить наотмашь, без оглядки и сожаления. Я добровольно отдавала себя на милость победителям. Что ж, придется учиться нападать, учиться «королевской защите». Приходит ли эта уверенность в своей избранности с годами, или даётся от рождения? Ответ подсказали мне мои дети. Франческа была точной копией Филиппа, и не только внешне. В отношении Марии она была настоящим деспотом: — Ты не хочешь играть, как я сказала? Тогда уходи к себе и играй одна. Мария вызывающе смотрела на сестру, пожимала плечами и убегала к Элеонор, защищавшей её от сестринской диктатуры. Элеонор уехала, и Мария попала в рабскую зависимость от старшей сестры: или играть по её правилам, или оставаться в одиночестве. Франческа была непреклонна. Богатая фантазия и изобретательность делали её неуязвимой. Она всегда находила себе интересное занятие, как с Марией, так и без неё, а вот Мария... Оставшись одна, она бессмысленно слонялась из угла в угол, задирала Мигеля, приставала к няне, ко мне и даже к отцу, нарушая этим строжайший запрет неумолимого папеньки. Филипп, постоянно занятый работой, ввёл для детей строжайшее правило: вход в его кабинет без приглашения недопустим и карается по всей строгости родительского правосудия. Но скука или потребность в новом защитнике от сестринского произвола всегда оказывались сильнее страха. В результате ей попадало от отца чаще, чем другим детям. Конечно, я могла бы занять опустевшее кресло Элеонор, взяв девочку под своё крыло, но мне хотелось приучить её к самостоятельности. Посадив малышку на колени, я читала короткую сказку, а потом просила нарисовать к ней картинки: принцессу в нарядном платье, красавца принца и злую ведьму такими, какими ей хочется их видеть. Она радостно принималась за работу, но через пять минут опять стояла рядом со мной: — А какие у принцессы должны быть волосы, белые или каштановые? — А какие тебе больше нравятся? — Каштановые, как у папы. — Тогда такие и нарисуй. Две минуты спустя опять раздавался её голосок: — Посмотри, я правильно нарисовала бабу-ягу? У неё должно быть два зуба или три? Мария поистине страдала от одиночества, ей хотелось постоянно иметь рядом кого-нибудь, кто принимал бы за неё решения, придумывал игры и одобрял каждое действие. Она росла невероятно зависимым человечком. А может для женщины это и не плохо? Будет хорошей женой, если ей посчастливится выйти замуж за мягкого, искренне любящего её человека. Мигель, в отличие от сестёр, не искал власти над другими, но и не признавал бессмысленной диктатуры в отношении к себе. Он играл с сёстрами, если игра была интересна, и убегал к себе, почувствовав первые признаки скуки. Он был независим от рождения. На кого из них похоже я? Мне не нужна власть над другими, я не хочу постоянно принимать за кого-то решения, в отличие от Марии я в состоянии сама придумывать себе занятия и не только часами, а неделями фанатично и увлечённо реализовывать то, что задумала. Но я, в отличие от Мигеля, боюсь одиночества. Страх быть отвергнутой, выброшенной из жизни тех, кто мне важен и дорог... Похоже, этот страх родился вместе со мной и никуда мне от него не деться. Сегодня Филипп вышвырнул меня из своей жизни, с размаху захлопнув дверь перед самым носом. Вот и всё. В глубине души я надеялась на чудо, по секрету от самой себя, прислушиваясь к движениям в доме: вот-вот раздадутся осторожные шаги, и в дверную щель просунется виноватая физиономия. Но спектакль на тему «Возвращение блудного мужа или Покаяние» так и не состоялся. Он не был разыгран ни в этот вечер, ни во все последовавшие за ним длинные, одинокие и тоскливые вечера. На семейной сцене разыгрывался совсем иной сюжет. «Своей глупой выходкой ты спровоцировала неудовольствие короля, поставила под сомнение всё то, что я столько лет, не жалея ни сил, ни здоровья, неутомимо строил для тебя и детей. Теперь по твоей вине я вынужден присутствовать на всех охотах, корридах и ассамблеях, организуемых его величеством, доказывая ему свою преданность и лояльность, а для этого мне нужна полная свобода от тебя и твоей глупости». Собственно в последней фразе и заключалась истинная суть сюжета. Филиппу нужна была свобода, и он отвоевал её, способом весьма изысканным и коварным, но что поделаешь? На то он и дипломат. Мой муж давал мне понять, что после такого позора лучше было бы отсидеться дома, не показывая свою постыдную физиономию приличному обществу. С этим пунктом, насчёт постыдной физиономии, я не могла не согласиться. Мне самой не хотелось никуда выезжать. Быть постоянной свидетельницей его ритуальных плясок вокруг маркизы, ежеминутного целования её прелестных ручек, заглядывания в кошачьи глаза... Нет, моя физиономия этого не выдержит. На ней нарисуется нечто такое, что посторонним людям запомнится на долгие годы. Не хочу ни сочувствия, ни злорадства чужих людей. Это моё горе, и справляться с ним придётся самой. Пару недель спустя меня осчастливила визитом непотопляемая Долорес, объявив, что всё женское общество озабочено моим здоровьем, желает скорейшего выздоровления и с нетерпением ждёт скорейшего появления на очередном заседании клуба. — Вы знаете, графиня, Ваша пьеса поистине взбудоражила умы наших дам. Похоже, Вы ввели новую моду на шляпки. В этом сезоне модистки удвоят свои доходы, а кошельки незадачливых мужей похудеют и сморщатся до неузнаваемости. — Всё правильно. Свобода — это роскошь, а за роскошь надо платить. Мы сплетничали, обменивались шутками, как в добрые старые времена, и на душе с каждой минутой становилось теплее и легче. — Спасибо, Долорес, Вы мне очень помогли справиться с недомоганием. Надо будет поделиться рецептом с нашим замечательным доктором. Пора его любимые кровопускания заменить хорошей порцией смеха. — Елена, я очень рада, если мне удалось Вас развлечь. Мы без Вас окончательно заскучали. Приезжайте завтра ко мне на чаепитие. Весь наш доблестный комитет будет в сборе. После её посещения мне и в самом деле стало легче. Отвергнутая жена... боже мой, эта тема стара, как мир, но это ещё не повод добровольно запирать себя в монастырь. Впервые за последние три недели я решилась выехать в свет. Впервые за три недели я присела к зеркалу, постаравшись привести в порядок свою осунувшуюся, постаревшую физиономию. Зеркало, зачем же быть таким безжалостно откровенным? Неужели нельзя проявить немного сочувствия к несчастной, обманутой женщине? Тусклые, бессмысленно торчащие во все стороны волосы, сухая, увядшая кожа и тёмные полукружья вокруг запавших глаз... Куда делись упругие мячики щёк, когда-то раздражавшие меня своей излишней округлостью? По другую сторону зеркала сидела запущенная, уставшая от жизни старуха... но это не я, ведь мне ещё нет и тридцати... Стоит ли Филипп всех этих жертв? Неужели только ради него стоит жить и оставаться красивой? Девятилетним ребёнком я приняла своё первое в жизни серьёзное решение: «Жить, как человек, нужно для себя, а не для того, что бы тебя любили». С тех пор прошло почти двадцать лет, и сегодня я, взрослая женщина, мать троих детей, вновь повторяю себе эти слова: «Жить полноценной, интересной жизнью нужно для себя, а не для того, что бы тебя за это любили!» Наши заслуги! Какие чувства они вызывают у окружающих? В лучшем случае — равнодушие, в худшем — зависть, но уж во всяком случае... не любовь. День спустя, приведя себя по возможности в порядок, я отправилась к Долорес «на чай». Дамы, милые дамы! Из их глаз сочились понимание и сочувствие, замешанные на нескольких каплях торжества. Именно торжества, а не злорадства. Добро пожаловать в клуб опытных женщин, давно постигших главную премудрость жизни: «Каждый рассвет рано или поздно заканчивается закатом». Все мы когда-то, постояв несколько минут в зените любви и внимания своих мужей, плавно скатились за горизонт. Теперь мы все равны — умные, тонкие, предприимчивые, втайне смеющиеся над примитивной напыщенностью своих бывших кумиров, мы продолжаем жить, не взирая ни на что. Единомышленницы щедро одарили потерпевшую крушение подругу рецептами укрепляющих настоек, масок для лица, мгновенно разглаживающих самые глубокие морщины, и новыми идеями по работе комитета: — Во всех более или менее цивилизованных странах, даже в России, государство помогает получить приличное образование не только юношам из богатых дворянских семей, но и способным молодым людям из средних сословий. А мы! Куда смотрят наши, вечно занятые всякими глупостями, мужья? Похоже, придётся самим браться за государственные реформы. Будем собирать средства на стипендии способным молодым людям из малоимущих семей! Вот так то! Переждав ещё пару недель, я, отбросив предостережения моего свободолюбивого супруга, решилась появиться на ассамблее, посвящённой очередной годовщине возвращения Фердинанда на трон. Труднее всего было переступить порог зала — казалось, все глаза оценивают степень моего унижения. Глупости! Зеркало услужливо вернуло уверенность в себе: по-прежнему лёгкая и стройная, с круглыми, гладкими щеками и яркими серо-голубыми глазами, уверенно смотрящими в зал. Я не выглядела ни жалкой, ни униженной, а это в данный момент было важнее всего. Не хочу ни сочувствия, ни насмешек! Филиппу, подавившемуся своим раздражением, пришлось на этот раз сопровождать не маркизу, а меня. Что поделаешь, дорогой; этих супружеских обязанностей ещё ни кто не отменял. Королевская чета, вопреки лживым опасениям опытного дипломата, не приняла мою шутку на свой счёт. Королева трогательно осведомилась о здоровье наших чудесных детей, а король благосклонно похвалил инициативу со стипендиями для малоимущих. Жизнь вошла в новую, относительно спокойную колею. Вскоре общество потеряло интерес к несостоявшейся сенсации: обманутая жена не бросилась головой в омут, не пристрелила соперницу из незаряженного пистолета и, что скучнее всего, отклонила обильные предложения светских ловеласов утешить и развлечь одинокую женщину. Скука, да и только! Единственным следом, оставленным пролетевшей бурей, были забавные плоские шляпки с удлинённой задней частью, носившие название «Королевская защита». Каждый из нас жил своей отдельной жизнью. Говорят, время залечивает раны. Глупости, не залечивает оно ничего. Просто человек привыкает к хронической боли. Душевные раны, как и телесные, реагируют на погоду; бывают часы, и даже дни, когда боль уходит куда-то в глубину, и, кажется, её уже нет и больше никогда не будет, а потом вдруг какая-то мелочь из прошлого — запах, мелодия, разбросанные по поляне солнечные блики... и она снова взмывает вверх, до крика, до воя смертельно раненного зверя, унося тебя на самое дно ада, откуда нет иного выхода кроме мгновенной, спасительной смерти. Вот так оно лечит, это время. Я свыклась со своей постоянной болью, а Филипп практически исчез из дома. Он появлялся на час в день; разобрать почту, переодеться и немножко поиграть с детьми. Младшие безоговорочно приняли объяснение отца — страна в опасности, преданный министр вынужден по шестнадцать часов с сутки служить королю и отечеству. Это долг каждого истинного патриота — общее благо предпочитать личному удобству. Они быстро привыкли к отсутствию отца, найдя в этом для себя определённые выгоды. Нет папы, а значит, нет ни муштровки, ни железной дисциплины. Мама тоже требует выполнения домашних заданий, но к ней всегда можно подлизаться, уткнуться головой в юбку, потереться о плечо, заглянуть в глаза, и она размякнет как воск. Я понимала, что это неправильно, но ничего не могла с собой поделать. Неизрасходованный запас нежности, рвался наружу, погребая под собой все доводы разума. Господи, кто знает, как потом сложатся их жизни. Они ещё успеют выучить математику и историю, а вот тепло и нежность... Много ли им будет отпущено её потом, во взрослой жизни? Пусть насладятся ею сейчас, пусть не мучает их в будущем мой вечный, неутолённый голод быть любимой. Гораздо хуже было с Франческой. Отец нужен был ей, как воздух, она страдала от его отсутствия не меньше меня, но это не делало нас союзницами. Как часто я ловила на себе злые взгляды старшей дочери! Похоже, девочка винила во всём, что случилось с нашей семьёй, только меня. Она считала, что я, по глупости или по чёрствости умудрилась обозлить своего мужа, сделать что-то такое, чего он не смог мне простить. Меня он наказал за дело, но почему при этом оказалась наказанной она, Франческа, абсолютно ни в чём не провинившись? Будь мама хорошей женой, люби она нежно и преданно своего мужа, был бы он, как и прежде, дома, добрый и весёлый. Невольно вспоминалось то время, когда она, мой маленький человечек, ещё жила во мне. Тогда казалось, я не только дышу, но и чувствую за двоих, а значит, он или она будет воспринимать жизнь моими глазами, станет верным, всё понимающим другом. Какое заблуждение! Из всех моих чувств она впитала только фанатичное восхищение отцом. Зря я тогда всё время смотрела на Филиппа. Лучше бы — на Сатира, козлоногого спутника Бахуса. Возможно наша дружба ещё впереди; пройдет пару лет, и моя умная дочка начнёт читать серьёзные книги, поймёт, что жизнь не так проста, как кажется в детстве, что во всём есть две стороны, и никогда один не бывает безоговорочно правым, и тогда... тогда... А сейчас мне остаётся лишь одно — ждать и надеяться, правда, непонятно на что. Последующая жизнь лежит передо мной, как на ладони, и самое ужасное, что я ничего не могу в ней изменить. Пройдёт год, другой, и место Шанталь I займёт Шанталь II. Они будут бесконечной чередой сменять друг друга, пока не иссякнет жажда Филиппа покорять и очаровывать, а я останусь навсегда серым, замшелым валуном на его пути. Он никогда не решится на развод — католическая церковь строго охраняет права семьи. Такое мог позволить себе только Генрих VIII, добившийся развода ценой разрыва с католичеством. Филипп слишком дорожит карьерой и процветанием своего славного рода. Дочерей предстоит выдавать замуж, Мигеля — пристраивать на государственную службу... Разве можно оставлять на их биографиях несмываемые, грязные пятна? По той же причине я никогда не позволю себе ни сбежать обратно к отцу, ни отплатить ему той же монетой — завести пару любовников в качестве моральной компенсации. Любовник... легко сказать, но что делать с ночными кошмарами? ...Сильные, требовательные руки Филиппа, гибкая подвижность смуглого тела и губы, лучше которых нет ничего в мире. Нет, дело не в этом... С ним — это нырнуть в прозрачную воду, наполненную бликами преломлённого света... жёлтый, оранжевый, пронзительно-зелёный и голубой, скользить в ней каждой клеточкой отзывчивого, восхищённого тела, а потом, вынырнув на поверхность... утонуть в нежных, всё понимающих глазах. Любовник... возможно, когда-нибудь моё истосковавшееся тело и нырнуло бы в это озеро с кем-то другим, но возвращаться обратно в чужие руки... Господи! Помоги мне скорее состариться и обо всём забыть. Время... оно то бежало, то тянулось нескончаемой чередой унылых часов и дней, оно то залечивало воспалённые раны, то, безжалостно срывая присохшие к коже повязки, заставляло их кровоточить с новой силой. Наступит ли когда-нибудь конец этой муке? И он наступил, только совсем не так, как я ожидала. Очередной праздник в королевском дворце по поводу дня рожденья Её Величества. По этикету супружеские пары обязаны вместе торжественно войти в зал, демонстрируя полную благонадёжность семейного союза, и покинуть его, по окончанию праздника, тоже вместе. В промежутке они абсолютно свободны друг от друга. Безрадостный вечер приближался к концу. Утомлённая танцами, духотой и бессмысленной болтовнёй, я искала глазами Филиппа. Гости уже начали разъезжаться по домам, значит, и мы можем считать официальный визит благополучно завершённым. Случайно взгляд наткнулся на «скульптурную группу» в оконной нише. Мужчина и женщина... Что с ними? Как они в этот момент похожи, и почему в них столько печали? Невидимый занавес отгораживает пару от всего мира... Осевшие плечи, руки, безнадёжно упавшие вдоль тела... Женщина вытирает перчаткой сбегающую по щеке слезу... неужели дикие кошки тоже умеют плакать? Я медленно отступила в самый дальний угол зала и присела на диван. Филипп найдет меня, когда это будет нужно... На следующий день мне рассказали, что французский посланник, маркиз де Пьерак, блестяще завершил свою миссию при мадридском дворе и отозван обратно во Францию. Навсегда! Значит, это была сцена прощания. Что же делать, если Шанталь должна возвращаться в Париж вместе с мужем, а Филипп — оставаться в Испании и служить своему королю? Такова жизнь. У каждого свой король и своя жена. Почему политика так жестока? Их роман, едва достигнув кульминации, оборвался на самой высокой ноте, но ведь так нельзя... Это боль на всю жизнь. Я не испытывала ни торжества, ни злорадства. Шанталь ничего не отняла у меня, потому что Филипп женился на мне по расчету — не на деньгах, а на семье, которую не хотел терять, на женщине, в спальню которой можно входить без защитной жилетки. Это было доверие, дружба, всё что угодно, но не любовь. Он вообще ещё никогда не любил. Не появись эта Шанталь, пришла бы другая. Каждый человек имеет право хотя бы один раз в жизни опробовать это чувство на вкус. Человек не любит другого не потому, что есть кто-то третий, а потому, что он не любит именно его, не смог полюбить, как ни старался. Даже Адам имел право выбора: он мог любить либо Еву, либо... никого и никогда. Опять эта проклятая двойственность — с одной стороны, с другой стороны... Глупости это всё! Нет тут никаких сторон. Просто я пытаюсь оправдаться перед самой собой. Не могу видеть его потерянных глаз, опущенных плеч... Лучше бы ещё одна рана на теле, чем на душе. Мы оба несчастны, оба тоскуем, но это не делает нас союзниками, потому что я тоскую по нему, а он — по ней. Супруги де Пьерак покинули Мадрид неделю спустя, и Филипп, притихший и растерянный, вспомнил, что у него когда-то были дети. Франческа как бы заново родилась. Она не отходила от отца ни на шаг, заглядывала в глаза, показывала написанные в его отсутствие стихи и картинки. Они играли в четыре руки на рояле, пели на два голоса забавные песенки, которые она разучила специально для него. Боже, какой у моей дочки чудесный свежий голос! Даже в этом она похожа не на меня. Мария тоже не осталась внакладе — она получила пожизненный доступ в папин кабинет. Он даже поставил маленькое креслице у своего письменного стола, где она могла рисовать, читать книжки и задавать свои бесконечные вопросы, получая исчерпывающие, доброжелательные ответы. Помириться с Мигелем оказалось сложнее. Он был единственным, кто сохранил верность мне. Мальчик не сторонился отца, но и не сиял, едва завидев его на пороге комнаты. Он по-прежнему постоянно крутился рядом со мной, болтал, не умолкая ни на минуту: — Смотри, как я расставил своих лошадей. Знаешь почему? Они сидят в засаде. А вот это пехота. Она первая начнёт наступление. Если пехотинцы не справятся, я выпущу свою кавалерию.... И так постоянно. Я была обязательным свидетелем его задумок, экспериментов с игрушками и размышлений о несправедливости сказочной жизни. Однажды, наблюдая за веселящимися сёстрами, семилетний Мигель, хитро сверкнув глазёнками, вполне серьёзно прошептал мне на ухо: — Похоже, король повзрослел и не нуждается больше в постоянном папином присутствии. Теперь папа может развлекаться с ними. Мне показалось, он на лету прочитал мои мысли. Как раз в этот момент я подумала о том же самом, имея в виду естественно не короля. Правильная мать должна была объяснить ребёнку что-нибудь вразумительное про сложную политическую ситуацию, про ответственность, лежащую на плечах нашего папы, но я — неправильная мать. Пусть сын останется мне, пусть будет моим другом, потому что он — единственный из детей похож на меня не только цветом глаз, но и душой. С этого дня началась наша дружба, продлившаяся много десятилетий. Франческе исполнилось двенадцать. С каждым годом она становится всё краше; длинноногая, тоненькая, гибкая, как Филипп, с огромными, опушенными длинными ресницами, глазами. Ко дню рожденья она получила в подарок от папы маленькую лошадку. Именно лошадку, а не пони. Он нашёл какую-то особую породу недоростков, выведенную для войны в сложных природных условиях. Эти лошади стоили сумасшедших денег, но разве можно думать о таких мелочах, если на кон поставлена улыбка любимой дочери? Боже, что он делает с нашей девочкой! Разве можно покупать любовь ребенка такой ценой? Но в их тандем мне лучше не вмешиваться, места для меня там уже давно не осталось. Филипп учит свою любимицу скачкам с препятствиями, как когда-то мой отец тренировал меня. Они уезжают сразу после завтрака и возвращаются к обеду, оба возбуждённые и довольные друг другом. — Мама, знаешь, как папа красиво прыгает! Он взлетает вверх вместе с лошадью. Они летят, как две большие птицы, вернее одна... с двумя гривами. Я так никогда не научусь, но сегодня хотя бы удержалась в седле. Папа говорит, это уже большое достижение. Жизнь, почему ты постоянно повторяешь одни и те же сюжеты? Неужели нельзя изобрести что-нибудь новенькое? Это было уже, почти двадцать лет назад, только действующие лица успели изрядно состариться... мой отец и я ... Перед глазами всплыла картина из прошлого: отец, слившийся со своим чёрным жеребцом в единое целое — оба длинноногие, сильные, стремительные. Две каштановые волнистые гривы, взметнувшись вверх, на мгновение повисли натянутой струной в воздухе и мягко опустились на траву... О чём секретничали сегодняшние отец и дочь, присев в тени старого, замшелого дерева? Неужели Филипп говорил обо мне с тем же пренебрежением, как отец об Элеонор? И опять прошлое мешается с настоящим: — ....ты ведь не любишь маму? — Откуда ты взяла? — Это заметно. Ты смотришь на неё всегда с таким раздражением..., хотя она очень красивая. Вы женились по расчёту? — Нет, мы женились не по расчёту. Я бы не сказал, что речь шла о большой любви, скорее это была честная дружба. Ты знаешь нашу маму — в обществе она совсем не такая, как дома. До свадьбы мы виделись только на людях, и по-настоящему познакомиться не успели, а потом было уже слишком поздно. — Но ведь она такая образованная, красивая, всегда так элегантно одета. Разве этого мало, чтобы её любить? — Оказывается, мало. В семейной жизни есть вещи поважнее красивого лица и хорошего образования... Тогда я чувствовала себя победительницей, ставшей для отца важнее и ближе жены. Сегодня моя очередь ходить в побежденных. Жизнь всё же меняет свои сюжеты, давая каждому шанс постоять по обе стороны барьера. Мария с завистью смотрела на сестру; верхняя губка слегка оттопырилась и жалобно подрагивала. — А когда мне можно будет учиться ездить на лошади? Филипп нежно обнял младшую дочку, притянул к себе и провёл рукой по середине своей груди: — Вот дорастёшь мне досюда, тогда и начнём. Ты ещё слишком маленькая, чтобы справляться с лошадью. — Тогда купи мне пони. На нём тоже можно учиться. — Хорошая идея. Ко дню рожденья обязательно получишь настоящего пони, такого же красивого и черноглазого, как ты. Слово дворянина. Мария, прижавшись всем своим хрупким, изящным тельцем к отцу, сияла от счастья. Я с интересом посмотрела на Мигеля — неужели ему вовсе не хочется поездить верхом? Этот хитрюга с любопытством наблюдал за «плясками» сестёр вокруг щедрого на подарки папочки. Филипп, как и я, терпеливо ждал реакции мальчика — продавец не должен начинать торговлю с самого выгодного предложения. Они с покупателем должны встретиться посередине. Мигель, подождав несколько минут, дёрнул меня за юбку: — Мама, когда я дорасту тебе до плеча, ты будешь меня учить прыгать через препятствия? — Сынок, почему я? — К папе уж слишком длинная очередь. Франческа, как всегда, среагировала первой. Выпятив губы трубочкой, она пропищала искусственным, детским голоском, передразнивая Мигеля: — Мама, а ты научишь меня стрелять и ухаживать за девушками? Но сына не так-то просто выбить из седла. Уткнувшись в сестру круглыми светлыми глазами, он отплатил ей той же монетой. Преувеличенно изящно отставив левую ногу, мальчишка бросил ответный мяч: — Насчёт последнего, так уж точно к маме. Она лучше знает, что нравится женщинам. Мы с Филиппом переглянулись, еле сдерживая рвущийся наружу смех. Но дети не унимались. Они продолжали осыпать друг друга насмешками, соревнуясь в остроумии. Франческа первая расстреляла свой боевой запас: — А ты... ты... ты не мужчина, ты — маменькин сынок! Мигель, великолепно копируя её интонации, завершил бой, выпустив последний патрон: — А ты...ты... ты не женщина, ты...ты — очень глупая женщина. Больше мы сдерживаться уже не могли. Хохот, все очищающим потоком прорвал наше годичное молчание. Мы захлёбывались смехом, глядя друг другу в глаза, понимая, что молчать больше невозможно. Нужно заново учиться жить вместе, потому, что нам друг от друга всё равно никуда не деться. С этого дня мы начали понемногу разговаривать. Сперва — только о мелочах; что нужно купить детям, как провести всем вместе пару свободных дней, кого пригласить на званый ужин... Потом появилась тема образования для малоимущих, ставшая в последий год одним из главных аргументов в пользу процветания Испании. Мы разговаривали о чём угодно, только не о своих чувствах. Эта тема по прежнему оставалась табу. Последнее время я всё чаще ловила на себе робкие, вопросительные взгляды Филиппа, брошенные украдкой, как бы из-за угла, и сбегающие в сторону, стоило мне повернуть им навстречу голову. Что он ждёт от меня? Сочувствия, понимания, прощения? Милый, если бы ты знал, как я тебя понимаю! Тоскующие глаза больной собаки... Как тогда, много лет назад, когда врач бинтовал кровоточащую, рваную рану на плече. Серые, плотно сжатые губы, бледное, напряжённое лицо... Прошло много месяцев, прежде чем рана затянулась, оставив на всю жизнь длинный, горбатый, белесый рубец. Так будет и с твоей душой. Нужно просто перетерпеть. А что будет с моей? Да то же самое. Моя душа тоже когда-нибудь заживёт, только когда? Сейчас она всё ещё гноится и кровоточит, не показывая ни малейших признаков улучшения. За эти два года каждый из нас пережил своё горе, навсегда сохранив в памяти обиду, злость и чувство вины. Теперь, мне кажется, я понимаю, почему Филипп взорвался на пьесу о «Шляпках». В тот момент он переживал восхождение в любовь, в предзакатное ярко-синее небо, полыхающее жёлтым, оранжевым, пунцово красным, перетекающим в бледно-сиреневый и розовый — всполохи чувств, закованные в буро-коричневые скалы вины и угрызений совести, а я... я заляпала всё это цветопредставление банальными, грязно-зелёными болотными красками... У него под ногами рушился и воскресал мир, а я, безвкусная, глупая, тщеславная гусыня опошлила всё своей нелепой комедией. Чего он на самом деле ждал от меня? Слепоты, преданности, трогательного сочувствия и понимания? В тот момент я боролась за себя, и, прости, Филипп, что лучше не получилось, но тщеславие тут ни при чём. Да, я честолюбива, но не тщеславна. Это разные вещи. Често-любие — это любовь к чести, оказываемой за реальные заслуги, за усилия и напряжённый труд, за совершенство хотя бы в чём-то одном. Тще-славие — это стремление к тщетной славе, к славе за просто так, за ни за что: привилегированное рождение, большое наследство, купленная на последние деньги породистая лошадь. Да, я честолюбива, и это не только моя беда, но и самое большое заблуждение в жизни. До сих пор не готова согласиться с тем, что любят не за заслуги, а за что-то другое, возможно за отсутствие таковых. В «Шляпках» я хотела высмеять Шанталь, одну из пустоголовых метресс, превративших свой будуар в проходной двор для неразборчивых мужчин, высмеять Филиппа, остановившего свой выбор на женщине, не обладающей ничем, кроме красоты и самоуверенности. Я надеялась открыть ему глаза на неё, а он увидел другими глазами меня. Этой нелепой пьесой я помогла ему избавиться от чувства вины, пережить незабываемо яркий кусок жизни, и хотя бы за одно это он должен быть мне до скончания века благодарен. Прошло ещё полгода, и случилось чудо! Однажды Филипп появился на пороге моей спальни. Он не зевал и не тёр руками уставшие глаза... Просто подошёл к кровати, по-хозяйски откинул одеяло и лёг рядом... Что это? Куда делось лёгкое скольжение в прозрачной воде, окрашенной цветными бликами утонувшего в ней солнца? Тяжёлый, чёрно-серый водоворот затянул меня на долгие часы в свою мутную глубину, давая лишь короткую передышку перед каждым новым взрывом. Мы больше не были людьми, мы превратились в сорвавшихся с цепи диких зверей, рвущих друг друга на части, безжалостно мстящих за нанесённые раны новой болью. Мы обменивали душевные раны на телесные, и не могли остановиться. С этого дня наша жизнь разделилась на две части, мы стали полуволками. Днём, при солнечном свете — два человека, занятых обычными людскими заботами: работой, детьми, светскими приёмами, но... солнце оседало всё ниже, и в наших глазах постепенно разгорался дикий блеск, превращавшийся с наступлением темноты в нестерпимо жгущее пламя... И опять этот чёрный омут, этот рёв рвущейся на свободу воды, этот безнадёжный лабиринт без конца и начала. Господи! За какие грехи ты покарал меня новой мукой? Зачем превратил в безудержную, потерявшую стыд волчицу? По утрам мочалкой и мылом отскребала присохшие к коже остатки тины и волчьей шерсти, но, стоило солнцу опуститься за горизонт, все тело начинало нетерпеливо зудеть и вздрагивать: скоро, ещё немножко, вот-вот... мой волк уже в пути. С кем еженощно нырял Филипп в этот омут — со мной, с Шанталь или со случайной распутной девкой, подобранной за пару мелких монет под уличным фонарём? Это навсегда останется его тайной. С наступлением темноты мы молча уплывали в бурлящее море, и на рассвете, так и не обменявшись ни единым словом, возвращались обратно. Эти тайные путешествия до неузнаваемости изменили мою внешность. Черты лица стали тоньше и острее, глаза... ох уж эти предательские глаза! Откуда в них столько блеска и синевы? Раньше мужчины почтительно прикладывались лишь к кончикам моих пальцев, сейчас они многообещающе заглядывали в глаза, бесконечно долго удерживая всю руку в требовательных, влажных ладонях. Что со мной? Неужели бесстыдная волчица подаёт им свои тайные, распутные знаки? Когда-то в еврейском посёлке старшие девчонки разъясняли малолеткам интимную жизнь собак и кошек. Самки, готовые к зачатию, источают особый запах, действующий на самцов как боевой клич. Самцы, одурманенные запахом, сбегаются со всей округи испытать обещанное им счастье. Неужели и я, как распутная самка, одурманиваю самцов своими тайными призывами? Похоже, да. Ещё недавно трепетно влюблённая в своего мужа, я стремительно перерождалась в блудливую кошку. С любопытством разглядывала мужские губы, мысленно представляя их упругий и терпкий вкус, ноги, обтянутые тонкой, ничего не скрывающей тканью... Господи, зачем ты населил землю таким количеством мужчин, и почему создал каждого из них по-своему привлекательным? |
Похожие:
 | Заработала данная программа только в феврале 2011 года. До этого времени в течение более девяти лет работала ее предшественница,... |  | Они включают в себя не только размер денежного содержания за счет зарплаты, пенсий и пособий, но и всю социальную инфраструктуру... |
| Д-76 Дружим странами и городами : Год Испании в России и России в Испании : тематический путеводитель по фондам ккунб им. А. С. Пушкина... | | Конечно, я только начинаю собирать данные по крупицам. Будем надеяться, что я исследую генеалогическое древо, свою родословную. Я... |
| Посмотрите внимательно на свою квартиру, двор, в котором играют дети, с точки зрения безопасности для их здоровья | | Назад в будущее это познавательно-развлекательная активная программа для ребят от 9 до 14 лет. Лагерь будет организован в здании... |
| Когда-то известный французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери призывал людей поступать так: «Встал поутру, умылся, привел себя... | | Программа составлена на основе требований федерального государственного образовательного стандарта |
| Но, как мы обнаружили впоследствии, он не принадлежал ни к тем, ни к другим. Начав свою работу как скромное исследование интересных... | | Рамки старого orbis terrarum были разбиты; только теперь, собственно, была открыта земля, и были заложены основы для позднейшей мировой... |