Программа действий была составлена заранее; продаю свою квартиру в Германии и покупаю скромное жильё в Испании, в Андалузии, только для себя одной
Скачать 3.42 Mb.
|
| Глава 6 Следующие дни прошли спокойно. Мы с Филиппом выезжали иногда на прогулки, вели обычные полушутливые разговоры, аккуратно избегая всех тем, на которых можно поскользнуться. В конце недели он сообщил, что уезжает домой готовить свой «замок» к приезду новой хозяйки. Приближающийся отъезд жениха не вызвал у меня ни малейшего огорчения. Я почувствовала скорее облегчение; в его присутствии стало очень трудно дышать. В памяти часто всплывала фраза отца: — В их семье браки никогда не заключались по любви... А бывает ли вообще любовь между мужьями и жёнами? В моей первой, еврейской семье отношение родителей друг к другу было больше похоже на вражду, хотя, по их словам, они женились по любви. Вспомнились постоянные сцены за обедом: мама ставит на стол приготовленную еду. Отец кладёт себе на тарелку небольшую порцию, отковыривает несколько кусочков вилкой... Его губы плотно сжимаются, а взгляд жёстко упирается в мамино лицо: — Почему ты до сих пор не научилась нормально готовить? Я работаю днями и ночами, чтобы обеспечить семью и имею право получить на столе то, что можно есть, а не эту гадость! Мама, давно привыкшая к таким сценам, принимает защитную стойку. — Я беру рецепты у лучших хозяек нашей округи, и их мужья такой готовкой очень довольны, хотя они работают не меньше тебя. В бой вступает бабушка: — Меньше бегала бы по соседкам, больше было бы от тебя толку. Если у своей матери ничему не научилась, так у меня спросила бы. Я уж знаю, чем моему сыну можно угодить. Отец громко отодвигает стул и уходит в мастерскую... Я почти никогда не видела, чтобы они шутили или смеялись друг с другом. Он всегда был прав, а она — виновата. Новые платья, принесённые от портнихи, объявлялись безвкусными, новости из жизни округи — глупыми бабьими сплетнями, а каждая попытка дать совет безжалостно пресекались: — Если тебе очень хочется дать совет, сходи к соседке и дай его ей. Мама, как мне теперь кажется, мстила ему за все эти унижения исподтишка; как бы случайно пересаливала кисло-сладкое мясо, разбивала его любимые чашки, по ошибке заказывала сапожнику сапоги на размер меньше. Тогда в детстве я считала отца злым и несправедливым человеком и жалела маму, считая её обиженной стороной. Сейчас я увидела их отношения по-другому; он был человеком талантливым и увлечённым, а она... Её не интересовало ничего кроме хозяйства и сплетен. О чём он вообще мог с ней говорить? Она его раздражала, потому что ему было с ней скучно. Что касается новых платьев, то даже тогда в глубине души я была на его стороне — её расплывшееся неуклюжее тело не могло украсить уже никакое платье. Судя по портрету, нарисованному отцом перед их свадьбой, мама была очень красивой девушкой. Почему она не сохранила для него свою красоту? Она разочаровала своего мужа, и он её разлюбил. Ну а как обстояло с любовью в моей второй, испанской семье? Элеонор никогда не утверждала, что они венчались по большой любви. Она называла это «большой симпатией». В отличие от моей мамы, она оставалась всё ещё очень красивой. Её прелестные маленькие ручки с ямочками были предметом моей постоянной зависти. А маленькие изящные ножки! Однажды она разрешила мне примерить свои бальные туфельки; ногу в них, конечно, удалось затиснуть, но... Этим зрелищем можно было только спугнуть на балу всех партнёров. Я искренне любовалась её нежной кожей, очаровательной улыбкой и грациозной походкой, Даже простые домашние платья смотрелись на ней как произведение искусства. Всё это восхищало меня, но не её мужа. В глазах моего испанского отца, обращённых на жену, читалось то же раздражение, что и в глазах его еврейского собрата по несчастью. Они оба были разочарованными мужьями. Что же случилось с этой «большой симпатией»? Сейчас, накануне собственной свадьбы, было необходимо во всём разобраться! Испанский муж тоже был человеком по своему талантливым и очень образованным; он свободно читал старинные книги, собранные ещё его отцом и дедом, на латыни и древнегреческом, серьёзно разбирался в философии, поэзии и истории. Особо чутко он реагировал на красоту — будь то живая природа, старинный мрамор или настенная живопись. Наша семья была очень богата, и он, потомственный аристократ, мог позволить себе не только собирать книги и произведения искусства, но и покровительствовать молодым художникам и музыкантам. Вспомнилась сцена во время семейного обеда: отец с увлечением рассказывает о великолепной живописи молодого, ещё никому не известного художника, украсившей купол новой монастырской часовни. Он уже планирует пристроить второе крыло к своей домашней церкви и поручить этому художнику настенную роспись. Элеонор вежливо выслушивает его восторги и, после короткой паузы, перенимает инициативу застольной беседы на себя: — А вы, кстати, слышали, что наш сосед решился, наконец, сделать предложение предмету своего обожания... но почему-то получил отказ? Бабушка вскидывает на неё удивлённые глаза, а отец, с детства приученный к хорошим манерам, только пожимает плечами. До конца обеда за столом царит молчание. Неужели ей было совсем не интересно посмотреть на восхитивший её мужа купол? Почему красота проходила мимо неё, не затрагивая ни душу, ни разум? Собственно, моя мама была такой же. Это я могла часами сидеть в углу мастерской отца-ювелира, наблюдая за чудесами, создаваемыми его крепкими, умелыми руками..., а она ... Она появлялась в мастерской только тогда, когда считала, что пора навести там порядок. Для неё то, что он делал, было просто источником денег. Эти обе женщины, Элеонор и мама, казались удивительно похожими; обе совершенно не умные, плоские, страдающие врождённой слепотой чувств. В таких женщин можно влюбиться, но нельзя любить долго. В тот день я сделала для себя потрясающее открытие; совершенно не важно, женятся люди по любви, по расчёту или по глупости (как мы с Филиппом) — важен итог через десять лет. Одни женщины теряют любовь своих мужей, а другие завоёвывают её! Я сделаю всё, чтобы мой муж меня полюбил. Глава 7 Недели, медленно сменяя друг друга, дотянулись до осени. Мой жених отсиживался у себя в замке, присылая короткие деловые сообщения о ходе подготовки встречи новой хозяйки. Я пыталась отыскать между этими сухими строчками крупицы нежности, перечитывала их по многу раз в надежде найти то, чего там не было. В один из таких дней бабушка пригласила меня к себе. Даже не предложив присесть, что у неё всегда было признаком короткого разговора, она сказала: — «Сегодня я хочу сделать тебе небольшой свадебный подарок, только тебе и только от меня» — и, увидев мою протянутую за подарком руку, рассмеялась: «Опусти руку — он не здесь. За ним нужно ещё съездить. Переоденься и спускайся вниз к коляске. Не забудь перчатки и зонтик. Я предупредила Элеонор, что мы вернёмся только к вечеру — ты слишком бледна и пара часов морского воздуха пойдут тебе на пользу». Через пятнадцать минут, удобно разместившись на мягком сидении кареты, мы двинулись в путь... Дорога вилась между холмов, выжженных солнцем до тёмно-терракотового цвета, не оставившего на них ни единого зелёного пятнышка. Только пережившие этот зной, посеревшие и уставшие от жары кактусы стояли вдоль дороги и, выпустив свои длинные острые колючки, отпугивали неосторожного путника, попытавшегося бы воспользоваться их иллюзорной тенью. Время от времени, искоса поглядывая на бабушку, я мысленно благодарила её за молчание, за то, что она не спешит ни с объяснениями, ни с вопросами, — так было проще нам обеим. Воздух постепенно становился свежее. Серые кактусы уступили место маленьким зелёным островкам, которые, расширяясь, и сливаясь друг с другом, превратились в настоящие зелёные рощи. Мы приближались к морю. Бабушка остановила карету почти у самого берега, отпустила кучера, велев забрать нас часа через три, и повела меня «дышать морским воздухом». Мы по-прежнему молчали и смотрели на море. Я ещё ни когда не видела его таким злым. Оно поднимало свои тяжёлые волны, как бы сжимая кулак, и обрушивало со всей силы на берег, потом отступало на пару шагов, заряжаясь новой яростью, и опять наносило удар. Почему? За что? Ведь берег, распластавшийся под этими ударами, даже не пытался защищаться. Море забрасывало свою жертву грязной тиной, избивало камнями, а та, казалось, не замечая ни унижения, ни боли, равнодушно лежала на спине и глядела в небо. — Совсем как у нас, у людей, — подумалось мне, — одни всегда правы, а другие — покорны. — Вот мы и пришли к подарку, — прервала мои размышления бабушка. Обогнув выступ скалы, похожей на ступенчатую башню, мы вошли в большую спокойную бухту, окаймлённую невысокими зелёными деревьями, в которых спрятался маленький одинокий домик. — Что ты хочешь мне подарить? Эту бухту? — попыталась пошутить я. — Я дарю тебе только домик, но бухта даётся в придачу, — засмеялась бабушка и, взяв меня за руку, подвела поближе к этому замысловатому строению. Снаружи оно напоминало развалины старой башни, сложенной из больших, неотёсанных камней, на которые значительно позже водрузили новые стены с небольшими окнами и накрыли всё это простой плоской крышей. Честно говоря, я недоумевала, зачем мне это чудовище, но вежливость требовала благодарить за подарки, даже если они тебе не нравятся. Бабушка, не обращая внимания на моё недоумение, открыла большой тяжёлый замок и предложила зайти в дом. Внутри он выглядел значительно просторней, чем это казалось снаружи. Простая деревянная мебель — несколько сундуков, украшенных незамысловатой резьбой и коваными накладками на углах, посередине — большой деревянный стол с резными ножками. На каменный пол было брошено несколько пушистых овечьих шкур. По-домашнему уютно выглядели камин с двумя удобными креслами в углу и глубокая оконная ниша, открывавшая вид на море. Ещё две ниши, вырубленные в противоположной стене, были закрыты толстыми дверьми; значит, дом не ограничивался только одной комнатой. Я постепенно привыкала к его стенам, цвету и запаху — они действовали успокаивающе. — Откуда у тебя этот дом и для чего он тебе нужен? Бабушка указала на кресла: «Давай присядем. Мои ноги становятся с годами всё старше, а дороги всё длиннее, и не спеши с вопросами — я сама расскажу тебе всё по порядку», — осадила она мою торопливость — Эти развалины нашла когда-то моя мама, твоя прабабушка, на которую ты так похожа. По секрету от всей семьи она построила на этих развалинах маленький домик только для себя. Он стал её тайным убежищем. Вначале она уезжала сюда на один-два дня, чтобы успокоиться и подумать, а в последние годы, когда жизнь семьи окончательно разладилась, переселилась в него насовсем. Незадолго до смерти мама привезла меня сюда и сказала: «В жизни каждой женщины бывают моменты, когда необходимо побыть в одиночестве. Здесь очень хорошо думается; море хороший советчик». — Как часто ты бывала в этом доме? — За последние семь лет я побывала здесь дважды. — И оба раза принимала важные решения? — Семь лет тому назад я провела тут два дня и приняла решение забрать тебя к нам. — А второй раз? — Неделю тому назад. Подготовила дом к твоему приезду. — Я давно хотела спросить, откуда вы с отцом узнали, что я существую? — Это произошло семь лет тому назад. Моему сыну, твоему отцу, исполнилось тогда тридцать. Он был уже восемь лет женат на Элеонор, но брак так и оставался бесплодным. Твой отец был единственным из моих детей, оставшимся в живых, а значит, на нём наш род заканчивал своё существование. Как-то раз я выразила ему своё сожаление по поводу их бесплодия. Он поразил меня коротким ответом: «Не надо говорить во множественном числе. У меня есть ребёнок, дочь», — и рассказал историю, произошедшую с ним в еврейском поселении. Он сознался, что несколько лет спустя, незадолго до женитьбы на Элеонор, придумал себе какую-то поездку через это поселение и увидел на крыльце дома ювелира, которого они тогда громили, его жену с ребёнком на руках. Это была девочка с большими серо-голубыми глазами. — Тоже мне невидаль, еврейский ребёнок с голубыми глазами. После всех разгромов и гонений, выпавших на долю этого народа, какая только кровь в них не намешана! — отмахнулась я от его уверенности. — У неё были не просто голубые глаза, а глаза моей бабушки, твоей матери, — оборвав разговор, сын пожал плечами и вышел из комнаты. Весь день я пыталась заняться чем-нибудь полезным, но его рассказ, от которого я с такой лёгкостью отмахнулась, успел зацепиться за какой-то краешек моей души и пустить там корни. Они беспокоили меня, вызывая одновременно раздражение и любопытство. А что если и в самом деле эта еврейская девочка — моя внучка? Промучившись пару недель, я отправилась в еврейское поселение к ювелиру заказывать украшения, всё равно какие. Важно было увидеть его дочь. Помнишь нашу первую встречу? Ты разглядывала меня с таким любопытством... на какой-то момент у меня даже перехватило дыхание... на меня и вправду смотрели глаза моей мамы. Я попросила помочь мне с выбором камня... и ты ответила её улыбкой: такие же некрупные зубы с небольшой расщелинкой между двумя передними... изгиб губ... и руки — широковатые, лишённые аристократических ямочек и длинные, ещё по-детски пухлые пальчики... Признаюсь честно, я уезжала с твёрдым намерением никогда больше к тебе не возвращаться. Моё первое и окончательное решение было таким: заказанные брошки заберёт кто-нибудь из прислуги — всё равно носить их я не собиралась. Они отправятся на самое дно какой-нибудь шкатулки, как напоминание о нашей встрече, о которой никому не положено знать. Так постановил мой разум, а чувства... Они бередили душу воспоминаниями. Ты не знаешь, как это больно — терять детей, а я похоронила троих... Через неделю я поехала забирать заказ. Разум заключил с чувствами мирное соглашение: надо проверить ещё раз — может это сходство мне только привиделось, может свет падал не с той стороны. Во второй раз он по-прежнему падал не с той стороны — схожесть с моей матерью не вызывала ни малейшего сомнения. Тогда-то я и скрылась ото всех в этом доме, что бы побыть одной и подумать. Просто внебрачный рёбенок — это не страшно. После каждой, даже самой маленькой войны, по земле побеждённых бегает пара десятков маленьких бастардов с перемешанной кровью. Кстати моя мать тоже была результатом случайной встречи испанской аристократки с каким-то голубоглазым, светловолосым воином. Воспользовавшись на минуту правом победителя, он навсегда исчез, оставив нам, в память о своей победе, серо-голубые глаза. Всё это называется законом войны, но полуеврейка... В те дни я долго стояла у окна и смотрела на море, раздражённое моей нерешительностью. Оно как бы говорило мне: «Посмотри на меня. Я срываюсь в пропасть и снова встаю, хотя это подчас очень больно. Я рискую. Я живу! А ты?» В тот день я поняла нечто, для меня очень важное, и тогда решение пришло само по себе. Бабушка сидела в кресле, погрузившись в свои воспоминания. Потеряв терпение, я начала её торопить: — А что было дальше? — А дальше всё было очень просто: вернувшись домой, я рассказала сыну о знакомстве с тобой и спросила, не хочет ли он забрать свою дочь домой. — И что же он ответил? — Да ничего. Ответ однозначно светился в его глазах. А потом он послал людей, которые и привезли тебя к нам. Запись в церковной книге о твоём рождении мы купили в маленькой деревенской церквушке, которая очень кстати пару лет тому назад сгорела. — А что было то важное, что ты поняла, глядя на море? Моя мудрая бабушка, задумчиво посмотрев на меня, спокойно произнесла: «Я поняла, что не бывает, правильных или неправильных решений. Знаешь, жизнь устроена как наш парк — на какую бы тропинку ты ни свернула, на левую, правую или среднюю, на длинную или на короткую, ты всё равно, всегда, рано или поздно, выйдешь на главную аллею. Так и в жизни. Человек рождается, чтобы выполнить предназначение, определённое для него Богом. Мы вправе выбирать только тропинки, которые ведут к этому предназначению. И больше ничего!» — Значит, от нас самих вообще ничего не зависит? — Почему? От нас зависит очень многое. Мы можем выбрать путь длинный, извилистый и интересный, а можем предпочесть безопасный, прямой и скучный. Единственно, что нам не дано — это изменить конечную цель пути. Я всё ещё сидела в кресле, задумчиво глядя в незажжённый камин. Бабушкины слова потрясли меня; если всё за нас решено заранее, если нет никакой надежды повлиять на собственную жизнь, то зачем она вообще нужна? «В доме есть ещё верхний этаж», — опять прервала мои размышления бабушка, и указала на дверь в правой нише. « Поднимись по лестнице и посмотри в окно. Оттуда очень красивый вид». Теперь я стояла у окна и смотрела на море. Оно больше не злилось и не протестовало. Просто медленно и тяжело поднимало вверх свои волны, а затем, так же медленно опускало вниз. Вдох и выдох... человека, потерпевшего поражение. А берег по-прежнему равнодушно лежал на спине и смотрел в небо. Ему не было никакого дела до чужих страданий. Постояв ещё несколько минут, я спустилась вниз. Запирая замок, бабушка протянула мне ключ: «Теперь он принадлежит тебе. Дорогу ты знаешь, а значит, сможешь приехать сюда всегда, когда почувствуешь в этом необходимость». На обратном пути я продолжала размышлять о предназначениях. Что если бог решил наказать семью Филиппа за гордыню, и именно ему надлежало привести это в исполнение? Значит женитьба на простолюдинке, или, что ещё хуже — на полуеврейке, была предопределена. Ему был разрешен лишь выбор — та или другая. Следовательно, я была в этом процессе всего лишь инструментом и появилась на свет только для того, что бы выполнить эту миссию. Тогда мой отец ни в чём не виноват — совершить злодеяние было его предназначением, а моя мама нужна была вообще только для того, что бы меня родить. Но наши пути с Филиппом должны были когда-нибудь пересечься, а значит, я должна была попасть в аристократическую семью моего отца. Вот почему Бог создал меня такой похожей на прабабушку! Ведь опознали меня только благодаря этой схожести. А роль Элеонор? Её была определена роль бесплодной жены; если бы в семье был законный наследник, никому не пришло бы в голову искать меня. Как сложно всё это задумано! А почему, собственно, Филипп стал в моих рассуждениях центральной фигурой? Что если в центр поставить нашу семью, тоже когда-то прогневившую бога. Он мог решить покарать её потомков разорением и бесчестием. На этот раз в центре оказывался мой отец. Построив новую цепочку возможных предназначений, я поняла, что роли основных участников при этом не изменились: Элеонор опять должна остаться бесплодной, мама — жертвой насилия, а я — похожей на прабабушку. Взяв в качестве центральной фигуры саму себя, я запуталась окончательно. Но зачем богу нужно столько действующих лиц? Вспомнились слова бабушки: « Бог предоставил нам право самим выбирать дороги...» Значит он, как опытный шахматист, предусмотрел все наши возможные ходы и заранее расставил фигуры так, чтобы каждый, рано или поздно, угодил в расставленную для него ловушку. Шах и мат... А что происходит с фигурами, отыгравшими свою роль? Одними жертвуют сразу, другие остаются ещё какое-то время на доске, кого-то защищая, или атакуя, но в решающий момент все они покидают поле, освобождая место для завершающей борьбы титанов. Кто я в этой игре — королева или пешка? В этот момент карету подбросило на какой-то кочке, и я опомнилась. Какое счастье, что бабушка не умеет читать мыслей, иначе она обвинила бы меня в неверии и богохульстве! В голове и в душе царил полный хаос, и поговорить об этом было не с кем. Как можно обременять папу или бабушку своими стенаниями, когда они заняты таким важным делом — подготовкой свадьбы своей единственной наследницы! Они предоставили виновнице торжества самой разбираться с её девичьими проблемами. И тогда я решила писать дневник, начав его со слов: «... хорошо помню себя лет с пяти...» Временами плача от жалости к одинокому ребёнку, временами смеясь над собственными шутками, я дописала свои воспоминания до конца, до того самого дня, когда получила в подарок от бабушки заброшенный дом и пустынную бухту. Завернула тетрадку, наполненную моими обидами и горестями, в обрезок кожи и спрятала в маленький деревянный сундучок для украшений. Этот сундучок станет хранителем моего сокровища, моего детства. Он будет беречь его до тех пор, пока я не стану совсем взрослой, не разберусь в своих чувствах и не перестану, как голодный зверь, гоняться за призраком, который люди назвали «любовь к ближнему». В старых легендах пираты всегда зарывали сундуки с сокровищами в землю, и я, как опытный пират, тоже нашла подходящий тайник для моего клада: в парке под нашим с Лией кривым деревом. Ведь эта история принадлежит нам обоим, и хранить её мы должны вместе. Дома меня ждало письмо от Филиппа. Он сообщал, что замок приведён в образцовый порядок, повар заучил наизусть список моих любимых блюд и ежедневно тренируется в изготовлении гусиного паштета, доводя свой рецепт до полного совершенства, а старая кухарка, запомнившая моё пристрастие к вишнёвому варенью, наварила уже два увесистых бочонка. Так что, добавлял мой будущий супруг, лазить за вишнями не придется — деревья в парке она ободрала до гола. Под конец просил приложиться за него к бабушкиной ручке, низко поклониться Элеонор и похлопать папу по плечу, если тот, конечно, допустит подобную фамильярность. Во всяком случае, советовал рискнуть и посмотреть, что из этого получится. Обещал приехать через неделю и лично проверить качество исполнения наказа будущего главы семьи. Со времени его отъезда это было первое письмо, написанное без напряжения. В нём чувствовался прежний, с детства знакомый и любимый Филипп. Червь ревности, поселившийся в моей душе со дня сватовства, поднял голову и подозрительно прошептал: — Похоже, твой жених благополучно отрегулировал свои любовные проблемы. Отослал любовницу подальше в деревню, или наоборот, поселил её вблизи «замка». Что может быть практичнее — жена зазевалась на минутку, а муж уже сидит в гостях у соседки. — Замолчи, мерзкий, ревнивый червяк. Дай побыть полчаса оптимисткой и помечтать, что он разочаровался в своей любовнице и понял, что лучше меня ему всё равно никого не найти. Пару дней спустя бабушка призвала меня к себе. Она сидела в кресле неестественно прямо, напряжённо перебирая руками край кружевного платочка. Два красных пятна украшали её упругие щеки. — Елена, я хочу поговорить с тобой об одной очень важной вещи. Через несколько недель ты выйдешь замуж и... В общем... пора тебе уже кое-что узнать о жизни замужних женщин и об их священных обязанностях. Сядь, пожалуйста. Я села в указанное мне кресло и послушно приготовилась слушать... о священных обязанностях жён. — Самый главный долг каждой замужней женщины — родить детей, достойно воспитать их и так далее... Ты понимаешь, что я имею в виду? — Да, да. Конечно, понимаю. Таковы священные женские обязанности. — Да нет, дело не в этом... Бабушка начала мучительно ёрзать по креслу, беспощадно терзая ни в чём не повинное кружево, собрала последние силы и, наконец, выпалила: — Что бы родить детей, женщина должна выполнить супружеские обязанности! Вот! Это может быть и не совсем приятно, но в принципе ничего страшного. Все так делают. Я имею в виду замужних женщин... — А незамужние этого не делают? — А незамужние... фу... не говори глупости! Мне пришлось спрятать глаза под ресницами, чтобы моя бедная, мучительно краснеющая и заикающаяся бабушка, не заметила в них смешинок. Не могла же я ей объяснять разницу между барышнями, выросшими за высокими стенами дворянских особняков и девчонками, проводившими половину своего жизни на улицах еврейского посёлка. В соседских домах постоянно рождались дети, половина женщин была вечно беременна, а собаки и кошки, не стесняясь присутствия посторонних, исполняли свои «супружеские обязанности» прямо на пороге дома. Девчонки постарше тут же на примере живого учебного пособия разъясняли малолеткам все биологические подробности процесса. Бедная, милая бабушка! Ну, зачем ты себя так мучаешь? Но мужественная женщина не собиралась сдаваться. Она набрала полные лёгкие воздуха, как перед прыжком в воду, и... и довела своё благородное дело до конца: — Значит так... Слава богу, Филипп — уже взрослый мужчина. Он знает, что делать. А ты... ты со временем к этому так привыкнешь, что даже замечать перестанешь. — Ладно, бабушка. Поняла. Во всём положусь на Филиппа, — послушно промямлила я, вспоминая шуточки маминых подруг. Их громкий смех и блеск глаз явно противоречили бабушкиной теории. Судя по всему, они «это» очень даже хорошо замечали. — Фу, устала. Иди к себе. Мне нужно отдохнуть. — Подожди минутку. Мой жених велел приложиться за него к твоей ручке, предупредил, что через неделю приедет и проверит, правильно ли я выполнила задание. Мне пора привыкать во всём полагаться на него. Дай руку. — Господи, какие вы ещё дети, — облегчённо вздохнула многоопытная дама, протягивая маленькую холёную ручку, — прикладывайся и иди. Я нежно погладила её руку и приложила к своей щеке, мысленно извиняясь за свою иронию и за пережитые ею муки. Просвещение невесты на пороге свадьбы — это священная обязанность матери, а у меня её не было, вернее она была, но слишком далеко. Через неделю приехал будущий глава семьи. Он, как всегда, ураганом влетел в дом, закружился по комнатам и увлёк всех и вся, кто встречался на его пути, в весёлую пляску под названием «торжество жизни». В один из дней мы отправились вдвоём на прогулку. Во всех прочтённых мною романах, жених и невеста накануне свадьбы говорили только о любви, обменивались клятвами в вечной и нерушимой верности, готовности отдать жизнь друг за друга. Они гуляли в лунном свете, писали в альбомы романтические стихи, а мы... мы, как и пять лет назад, обменивались только шутками и подначками. — На днях бабушка сказала, что на тебя во всём можно положиться. Это правда? — Ну, насчёт положиться... это ещё надо обдумать, а вот опереться на меня можно, — отвечал Филипп, протягивая согнутую в локте руку. Я взяла его под руку и чинно зашагала рядом. — Итак. В чём же ты хочешь на меня положиться? — В последнем письме ты дал мне три задания. С двумя из них я успешно справилась: в тот же день приложилась к бабушке и поклонилась Элеонор, а вот третье... в нём мне хотелось бы положиться на тебя. У тебя руки крепче, твоё похлопывание отец лучше прочувствует. — Гусь, у тебя опять нелады с грамматикой. Это называется не полагаться на другого, а перекладывать на него свои обязанности. Тебе было поручено хлопнуть папу по спине. Вот подкрадись сзади и хлопни, а я оценю качество. — И напишешь мне в альбом романтические стихи. В награду за послушание. — И сколько же таких стихов ты в нём уже накопила? — мне почувствовались в его голосе нотки ревности. — А сколько за свою жизнь ты успел уже написать? Глаза Филиппа, как тогда, в гроте его мамы, загрустили и спрятались за ресницами. — Если бы ты только знала, насколько мне все эти годы было не до стихов! Моя ладонь ощутила напряжённую силу руки взрослого мужчины, и что-то внутри оторвалось и покатилось вниз. И «этого» можно не замечать? — мысленно спросила я свою многоопытную бабушку, — Могло так случиться, бабуля, что ты в своей жизни что-то не доглядела? Шутить больше не хотелось. Ладонь вспоминала давно забытую мягкую уютность мамы. Тогда ни что не обрывалось и не скатывалось вниз... просто исчезали тоска и одиночество, а сейчас... ...А сейчас я стояла перед зеркалом в подвенечном платье, удивлённо разглядывая своё отражение. Какая же Элеонор умница! Она продумала всё до малейшей детали. Широкие модные рукава, посаженные чуть-чуть выше обычного, создавали ощущение хрупких, изящных плеч. А воротник! Распахнув свои кружевные крылья вокруг высокой причёски, он плавно переходил в глубокий остроугольный вырез, даря мне длинную, почти лебединую шею. «До чего же тонка у невесты талия», — удивлялось зеркало, — «Можно подумать, широкая, белая юбка просто парит в воздухе, едва зацепившись за стебелёк цветка». Не было больше ни длинного носа, ни толстых щёк, ни коренастого пони... передо мной в зеркале стояла прабабушка. Сзади скрипнула дверь, и отражение показало высокую, стройную, элегантно одетую фигуру отца. Он медленно подошёл к зеркалу и встал рядом. — Смотри, какая я теперь большая. Доросла, как и обещала, до твоего уха, ну почти доросла... Его отражение ответило печальной улыбкой: — Да, почти. Только зачем так быстро? Кажется, только вчера... маленькая, насмерть перепуганная девочка, примостившись на краешке кресла, смущённо поджимала ноги в непомерно больших ботинках... Думал, радость вошла в мой дом на долгие годы... Жаль, что не знал раньше, как быстро взрослеют дети. Я вспомнила о третьем задании и выполнила его, только по-своему. Подняла руку и прикоснулась к темным, густым волосам: — Смотри, твои виски уже начинают седеть. Не старей, пожалуйста... или, если это необходимо, то как можно медленней. Его волосы оказались значительно жёстче, чем я ожидала. Странно, мои ладони до сих пор хранят ощущение мамы, а отца... его они просто не знают. Почему я никогда не решалась к нему прикасаться? Так хотелось ещё раз провести рукой по седеющим волосам... Но отец уже подталкивал меня к двери: — Нам пора. Гости сгорают от любопытства увидеть невесту во всём её великолепии. И Филипп в церкви наверняка, как застоявшийся конь, бьёт от нетерпения копытом, и каждые полминуты поглядывает на часы. Из всей процедуры венчания моя память сохранила только три картинки: светящиеся на солнце сине-лиловые витражи церковных окон, растерянное лицо Филиппа и тяжёлые волны органной музыки, мягко уносившие нас под самый купол, а потом, так же бережно, опускавшие вниз. Надо же. До чего ритмична жизнь! Опять, как семь лет назад, — свадьба накануне отъезда. Только на этот раз — моя свадьба. Тогда прощание происходило в доме, за закрытыми дверьми. Отец, придерживая меня за плечо, медленно спустился по лестнице навстречу людям в сером. Мама выскользнула из комнаты вслед за нами. Не оборачиваясь, повелительно подняв вверх свободную руку, он велел ей остановиться, и она покорно замерла на верхней ступеньке. Бросив взгляд на сопровождающих, отец решительно перекрестил меня: — Да хранит тебя Бог. Всё, иди. В этот момент мама вскрикнула, рванулась вниз, и, не обращая внимания на протесты мужа, вцепилась мне в плечи. Мой нос привычно уткнулся ей в живот и в последний раз вдохнул успокаивающий, родной запах... Лучше бы она этого не делала. Сегодня прощание было многолюдным и шумным. Весь дом высыпал на парадное крыльцо. Бабушка истово крестила нас обоих, целовала по очереди в щёки, просила любить и беречь друг друга. Отец наигранно оживлённо давал последние наставления, а Элеонор..., взяв отца под руку и игриво прижавшись к его плечу, всем своим видом желала нам таких же, как у них, супружеских радостей. Старый повар просил передать его преемнику привет, утверждая, что тот всё равно никогда не научится правильно готовить для барышни её любимые лакомства, а садовник преподнёс целый букет особых роз, выведенных специально для свадьбы. Прощание было одновременно весёлым и грустным, но главное — не навсегда. |
Похожие:
 | Заработала данная программа только в феврале 2011 года. До этого времени в течение более девяти лет работала ее предшественница,... |  | Они включают в себя не только размер денежного содержания за счет зарплаты, пенсий и пособий, но и всю социальную инфраструктуру... |
| Д-76 Дружим странами и городами : Год Испании в России и России в Испании : тематический путеводитель по фондам ккунб им. А. С. Пушкина... | | Конечно, я только начинаю собирать данные по крупицам. Будем надеяться, что я исследую генеалогическое древо, свою родословную. Я... |
| Посмотрите внимательно на свою квартиру, двор, в котором играют дети, с точки зрения безопасности для их здоровья | | Назад в будущее это познавательно-развлекательная активная программа для ребят от 9 до 14 лет. Лагерь будет организован в здании... |
| Когда-то известный французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери призывал людей поступать так: «Встал поутру, умылся, привел себя... | | Программа составлена на основе требований федерального государственного образовательного стандарта |
| Но, как мы обнаружили впоследствии, он не принадлежал ни к тем, ни к другим. Начав свою работу как скромное исследование интересных... | | Рамки старого orbis terrarum были разбиты; только теперь, собственно, была открыта земля, и были заложены основы для позднейшей мировой... |