Программа действий была составлена заранее; продаю свою квартиру в Германии и покупаю скромное жильё в Испании, в Андалузии, только для себя одной
Скачать 3.42 Mb.
|
| Глава 8 Первые недели семейной жизни я, как растение, пересаженное на чужую почву, грустила и чахла. Филиппу хотелось, что бы я полюбила его дом так же, как любил его он; показывал старинную мебель, выполненную по индивидуальным заказам лучшими мастерами прошлого века, объяснял уникальную технику изготовления орнаментов, собранных из крошечных кусочков особо ценных пород дерева: — Смотри, каждая порода имеет свой цвет и структуру, а все вместе они создают настоящую картину. Только она тоньше и теплее, чем написанная маслом. Наклонись поближе... чувствуешь, они всё ещё хранят свой живой аромат... А этот прелестный маленький комод, выложенный перламутром! Какие дивные пропорции! А стол на стройных резных ножках! Я послушно наклонялась, нюхала старый шкаф, гладила стройные резные ножки и ничего не чувствовала, кроме раздражения. Зачем мне эти старые вещи, привезённые в дом сто лет назад чужими людьми? Зачем мне бесконечные портреты родственников? Филипп часами водил меня по залам, подробно рассказывая о каждом предке в отдельности, об их заслугах перед королями и отечеством... Галерея чужих надменных лиц, не вызывающих ни малейшей симпатии! Филипп чувствовал мой внутренний протест, и в его больших, тёмных глазах на многие месяцы поселились вопрос и разочарование. Меня мучила совесть, но, ни шкафы, ни героическое прошлое предыдущих поколений, ни... «супружеские обязанности», о которых, мучительно краснея, рассказывала бабушка, не занимали в эти недели моих мыслей. Я постоянно искала следы женщины, в которую был влюблён мой муж. Кто она, где, что он с ней сделал? Если она была кухаркой или горничной, то в доме остались её подруги и родственники. Какими глазами они должны смотреть на меня, богатую наследницу, жизнь которой выстлана, как ковром, деньгами её родителей. Я вглядывалась в лица прислуги, ища в них следы досады и осуждения, но... находила лишь понимание и симпатию. Они знали меня с детства, когда, под опёкой и покровительством бабушки я гостила здесь целый месяц. На светских приёмах было ещё хуже. Кто из молодых замужних дам вздрагивает и краснеет при виде Филиппа, из чьих задрожавших рук случайно падает веер, кто, гордо повернув к нам напряжённо выпрямленную спину, уходит в дальний конец зала? Странно, но веера не падали из рук, и никто при нашем появлении не покидал зал. Женщины засыпали меня вопросами, мужчины — комплиментами, сочувственно улыбались ответам «невпопад» и дружно радовались, что на свете есть хотя бы одно правило, не допускающее исключений: красивое женское лицо говорит, прежде всего, о несусветной глупости его обладательницы. Поздно вечером, когда то, чего бабушка советовала не замечать, оставалось позади, Филипп, подперев голову левой рукой, прорисовывал правой мои брови, нос, окантовку губ, и задавал вопросы, на которые не решался при дневном свете: — Что случилось? Ты совсем разучилась смеяться. Тебе плохо со мной? — Нет, конечно, нет. Всё хорошо, просто вся эта новая жизнь, новые люди... мне нужно немножко времени, совсем немножко... Разве можно было сознаться, что я... неизлечимо отравлена ревностью? Вот и всё! Случилось то, что рано или поздно должно было случиться. За завтраком, разбирая утреннюю почту, Филипп вскрыл очередное письмо. Напряжённо сведя брови, перечел его несколько раз, молча встал из-за стола и скрылся в своём кабинете. Он появился только к вечеру, почернев и постарев лет на десять: — Знаешь, возникли непредвиденные осложнения. Мне нужно на пару месяцев уехать. — А я? Я поеду с тобой? Ответ прозвучал, как выстрел: — Это невозможно. Я отвезу тебя на это время домой. Твоему отцу всё объясню сам. В тот момент меня резануло слово «домой». Значит, все эти полгода я была здесь в гостях! И сегодня меня, как назойливого посетителя, вежливо выпроваживают за дверь, ссылаясь на головную боль хозяйки! Злость, перемешанная с обидой, поднявшись откуда-то из середины живота, ударила в голову и тяжёлой, тягучей массой растеклась по всему телу. Встать, спокойно выйти из комнаты... только бы он не заметил, как трясутся губы... — Елена, не сердись. Я приеду за тобой так скоро, как только смогу, и тогда всё объясню. — Когда мы выезжаем? — Завтра утром. Вечером, собирая вещи, я пыталась осознать своё новое положение. Кто я теперь? Жена в отставке или вдова при живом муже? Красивые платья, сшитые по моделям Элеонор, больше не понадобятся — они останутся здесь вместе со всеми подарками Филиппа. Пусть разбирается с ними сам; захочет — выбросит, захочет — передарит своей любовнице. Почему у него не хватает смелости объясниться сейчас? Неужели потом будет легче? И вот мы, как полгода назад, сидим вдвоём в карете, только на этот раз она движется в обратном направлении, в прошлое. Сегодня, как восемь лет назад, меня — «тяжёлое испытание», ненужную, старую вещь крутят в руках, не зная в какую кучу лучше отправить — «на выброс» или «на реставрацию». Так и не поняв, что с ней делать, относят на чердак, где годами хранится старое барахло. Принцип разумного хозяйства — пусть полежит до лучших времён, авось когда-нибудь пригодится. Я сижу, вжавшись в угол кареты, и смотрю в окно. Тогда оно было залито дождём и залеплено дорожной грязью. Сегодня — режет глаза отвратительно яркое солнце. Филипп теребит мою руку, заунывно бубня что-то нечленораздельное: — Милая, не переживай так, всё будет хорошо. Всего несколько месяцев, и мы опять будем вместе. — Я должна знать сейчас, что случилось, куда ты так торопишься. Для меня это очень важно. — Сейчас не могу, не имею права об этом говорить. — Боюсь, что «потом» для нас уже не будет. Спрятав занемевшую руку, я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Первая неделя моей новой жизни осталась позади. Роль жены, отправленной в изгнание, постепенно прирастала ко мне, как новая кожа, но не только душа, а всё тело протестовало против этого чужеродного вторжения; оно покрылось мелкими отвратительными волдырями и постоянно чесалось. Бабушка пыталась помочь ему какими-то примочками и компрессами, но оно отчаянно бунтовало, выбрасывая всё новые фейерверки зудящих, пунцовых прыщей. Отец предлагал почитать новые книги, Элеонор завлекала плетением венецианских кружев, а повар — французским фрикасе из цыплёнка с грибами. Если бы они знали, как я им благодарна за помощь и сочувствие, и как меня тошнит только при одном виде этих проклятых кружев и фрикасе! Я часами носилась по парку, проживая мысленно вновь и вновь каждый день, каждую минуту проведённую вместе с Филиппом. В какие-то дни выстраивалась чёткая картина под названием «Во всём виновата я сама»: скучная, скованная, неумная... холодная. Несколько дней спустя вырисовывался совсем другой сюжет: «Во всём виноват он»: лживый, честолюбивый, самовлюблённый, в вечной погоне за дешёвым успехом. Месяц за месяцем эти две версии ритмично сменяли друг друга: по четным дням недели был виноват он, по нечётным — я. В один из таких дней, сидя в библиотеке и машинально расчёсывая сгибы локтей, я прочла название рукописи, лежавшей на папином столе: «история Инквизиции», а рядом — сборник отдельных листов под общим заголовком «Инквизиция без Маски» Каждый испанец знал с детства, что нет в жизни ничего страшнее Инквизиции, но говорить о ней, а тем более писать... Первые же строчки печатного текста поразили меня своей смелостью: «Инквизиция является церковным Трибуналом, поэтому её строгость не соответствует проповедуемому католическими священниками духу смирения… Жёсткие приговоры противоречат учению Иисуса Христа о всепрощении. Способ ведения судебных процессов попирает ногами основные права граждан. Инквизиция затормозила на многие годы развитие науки, культуры и экономики». Дверь скрипнула, и на пороге показался отец. Он взглянул на бумаги, разложенные на столе, и смущённо улыбнулся. — Ты получил это недавно? — Ты права. Очень неосторожно оставлять такое на столе, когда по дому бегают два пронырливых глаза и любопытный нос. — Можно мне читать дальше? — Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты читала весь трактат. Это очень жестокая история. Лучше я расскажу тебе основную суть и взаимосвязи, — предложил он, садясь рядом. — История Инквизиции началась в 1478 году, когда король Фернандо и его жена, королева Изабелла испросили у папы римского Сикста IV разрешение на создание Инквизиции в Испании. В тот период испанские монархи больше всего боялись влияния арабов и иудеев, потому что культура, торговые навыки и связи этих двух народов были основаны на древнейших традициях и многовековом опыте. Испанцы в этом смысле им явно проигрывали. Официальной целью учреждения Инквизиции была борьба за чистоту и совершенство католицизма, а неофициальной — очистить территорию Испании от опасного соперника. Арабы и иудеи были поставлены перед выбором: или они переходят в католицизм, или покидают страну. Многие из них действительно уехали, но многие предпочли изгнанию христианство. Их назвали новыми христианами, или конвертированными. Но вся беда была в том, что в руках многих из оставшихся концентрировался капитал. Они продолжали активно торговать с Индией, американскими колониями, с Англией. У них были деньги, а значит и власть. Испанская монархия по-прежнему чувствовала себя неуверенно. На помощь пришла святая Инквизиция: она объявила конвертированных лжецами, принявшими истинную веру только формально. Населению внушалось, что в душе эти обманщики остались такими же безбожниками, и втайне по-прежнему соблюдают свои традиции и молятся своим богам. Два столетия потратил святой Трибунал на изничтожение «неверных». Безусловно, преследовали не только евреев и арабов. Жертвами Инквизиции становились протестанты, колдуны и колдуньи, люди, занимающиеся наукой и искусством, а так же болтливые и неосторожные. Механизм был разработан до мелочей: достаточно просто доноса — доказательств не нужно, под пытками человек сам во всём сознается. Суд — чистая формальность. Приговор — либо многолетнее заключение в тюрьму, либо казнь — сожжение на костре, но при этом всегда полная конфискация имущества. Именно об этих методах ты только что и прочла в трактате. Представляешь, какой неиссякаемый источник дохода! Если в сети попадалась мелкая рыбёшка — его козу или корову получал донёсший на него сосед. Крупная добыча делилась между инквизицией и казной. Владельцы богатых торговых домов и банков толпами покидали Испанию, увозя с собой свои капиталы. Страна нищала, хотя её географическое положение, полуостров, окружённый со всех сторон водой, а значит и портами, создавало все предпосылки для быстрейшего экономического развития. В 1626 году владельцы крупнейших торговых домов, находившихся за границей, обратились с деловым предложением к Филиппу IV: «Король обеспечивает нам защиту от преследований Инквизиции, за что мы со своей стороны отправляем в восточную Индию, Анголу, Кап Верде и другие колонии многочисленные корабли с товарами. Особо выгодна в настоящее время торговля с Бразилией. Туда будут поставляться из Европы машины для обработки сахара, на который во всём мире огромный спрос. Все таможенные пошлины поступят в испанскую казну. Денег только от этой сделки хватит на содержание и обновление всего военного морского флота. Точно также все остальные таможенные пошлины будут принадлежать Вашему Величеству». — Ну и как отреагировал король на это предложение? — Вся беда была в том, что с этим проектом выступили конвертированные евреи, бежавшие когда-то из Испании, спасаясь от террора. Король разрешил им въезд, не обещая безопасности. Естественно, никто из них в Испанию не вернулся. Таможенные пошлины текли по-прежнему в казну Франции, Италии, Голландии и Англии. — Неужели в те времена не нашлось ни одного умного человека, или группы людей, которые могли бы повлиять на эту безумную политику? — Такой человек был — Граф Оливарес, премьер министр Филиппа IV. Поставив себе целью восстановить и стабилизировать испанскую монархию, он предложил крупным финансистам из конвертированных, живущих в изгнании, вернуться на родину, пообещав даже компенсировать нанесённый ущерб. — И что из этого получилось? — А ничего хорошего. Некоторые из них, поверив обещаниям, действительно вернулись, развернули свои дела, а потом... Жесточайший террор, начавшийся в Мадриде в 1655 году, вынудил тех, кто, конечно, успел, снова покинуть страну. В книге, лежащей на моём столе, описан целый ряд процессов, потрясших в те годы весь просвещённый мир. Вот смотри: 1650г. — Один из крупнейших банкиров того времени, Мануэль Коррицос де Вилласанте. 1669г. — Луис Маркус Кардосо, владелец табачной монополии, Франсиско дель Кастилло, Симон Руиц Песоа, и т.д. Те, кто вовремя опомнились, сбежали со своими капиталами во Францию или в Голландию. — Я не понимаю логики правительства. В моём понимании — если в курятнике имеется курица, несущая золотые яйца, зачем отправлять её на суп, если можно каждый день складывать в корзинку по золотому яйцу? — Это нормальная логика человека, у которого нет такой курицы. Для Инквизиции важно было другое: управлять голодным, тёмным, а главное, запуганным народом проще, чем сытым и просвещённым, а для себя и монархии денег хватит — конфискация — прекрасный источник дохода. — Папа, ты, кажется, начитался запрещённой литературы! — А ты откуда о ней знаешь? — Нашла у Филиппа в библиотеке. Правда прочесть толком ничего не успела. Он заметил и перепрятал. — Правильно сделал. Тебе ещё рано. Кстати о литературе. В восемнадцатом веке количество громких процессов резко сократилось — один в два, а позднее и в три года. Инквизиция сосредоточила своё внимание на цензуре. Между 1747 и 1807 годами она запретила порядка 500 книг только на французском языке. Среди них Вольтер, Руссо, Монтескьё. Запрещены были Лейбниц, Декарт, Бэкон и т.д. Другое дело, что во времена правления Карла IV при желании можно было достать эту литературу. Кадиц был для неё открытым портом. В общем и целом я обрисовал тебе историю развития нашей страны за последние 300 лет. Могу только добавить — у нас этот инструмент был доведён до полного совершенства, и уверен, этим опытом воспользуются ещё, и не раз, будущие поколения. Думаю, что на сегодня тебе хватит. — Только один, последний вопрос. Как, несмотря на все эти преследования, удалось выжить моей семье... я имею в виду, моей первой семье? — Я могу только предположить, что их безопасность оплачивалась какими-то очень богатыми людьми. Они оказались, по твоему выражению, той златоносной курицей, которую было выгоднее оставить в курятнике, чем пускать на суп. — А ты... что занесло тебя тогда в это поселение? Зачем? Похоже, отец был готов к этому вопросу. Он, умный и тонко чувствующий человек, наверняка понимал, что его прошлое до сих пор держит меня настороже. — Что меня туда понесло? Глупость и юношеское бахвальство. Тогда я ещё не прочёл всех этих книг, — он указал на свои книжные шкафы и стол, — мои мозги, как и у всех моих сверстников, были засорены официальной пропагандой. То, что я сделал — большой грех. — А откуда ты всё же узнал, что я существую? Ко второму вопросу папа явно не успел подготовиться; он... теребил бумаги на своём столе и молчал, а я терпеливо ждала. Столько лет я ждала ответа на этот вопрос — ещё несколько минут уже не имели значения. Наконец он оторвался от бумаг и повернулся ко мне. Лицо, как тогда, после урока верховой езды, слегка покраснело, а глаза смотрели смущённо и просяще. — Я попытаюсь тебе всё объяснить — теперь ты замужняя дама и, надеюсь, сможешь это понять. Мужчины устроены иначе, чем вы; через их жизнь проходит множество женщин. Одни из них приходят и уходят, а другие... другие остаются в памяти навсегда. Так было с твоей мамой; я не помню её лица, никогда не слышал её голоса, но то, что я испытал с ней, запомнилось на всю жизнь. Такого не было со мной ни до неё, ни после, вообще никогда больше не было. В какой-то момент она приподняла ресницы, и я увидел её дивные, тёмно-вишнёвые глаза. В них не было ни страха, ни вражды, только удивление. — А что было потом? — Потом... В общем... мне очень хотелось увидеть её ещё раз, и года через три я придумал какие-то дела в районе вашего поселения... Она сидела на пороге дома, держа на руках ребёнка с густыми белыми кудряшками. Я остановился возле колодца — помнишь колодец на улице против вашего дома? — и стал поить лошадь. Твоя мама, бросив равнодушный взгляд в мою сторону, поставила ребёнка себе на колени и повернула ко мне лицом. Знаешь, как на картинах старых мастеров, «Мадонна, предъявляющая миру своего младенца». Только она держала в руках не мальчика, а девочку с большими, серо-голубыми, моими глазами. Минуту спустя она, молча, поднялась и ушла в дом. Так я узнал, что ты существуешь. Вот и вся история. — Не вся. Ты видел её ещё один раз, когда приезжал говорить обо мне. Она стояла во дворе и развешивала бельё. Ты спросил её о хозяине дома, и она указала рукой на вход в мастерскую. — Жаль, но тогда я не обратил внимания на женщину, по-видимому, был слишком озабочен предстоящим разговором. Я разглядывала его профиль; тонкий, с едва заметной горбинкой нос, очень чётко прочерченные губы, висок, отливавший в свете свечей серебром... Никогда, больше никогда, как бы плохо мне ни было, не назову его в своих мысленных монологах «испанским негодяем». Человеческая жизнь слишком длинная, что бы прожить её без единого греха. Поздно вечером, лёжа в постели, я размышляла об истории Инквизиции, судьбе моего народа и моей первой семьи. Казалось, они вели нормальную, человеческую жизнь; справляли свадьбы, рожали детей, давали мальчикам образование, вели свои внутрисемейные войны — кто лучше ведёт хозяйство и крахмалит бельё, но на самом деле они были заложниками. Пока текут деньги — их не трогают, но, как только поток иссякнет... Почему они не уезжают, как многие из их соплеменников, чего они ждут? Вспомнилось возмущённое восклицание ювелира после разговора с моим отцом: «О чём они думают, забирая тебя к себе? Как они смеют рисковать твоей жизнью?» А о чём думает он сам, оставаясь в Испании и рискуя жизнью своих детей? Потом мысли переключились на историю отца и мамы; две случайные встречи, два коротких эпизода... и воспоминания на всю оставшуюся жизнь. Почему Элеонор прошла бесследно через жизнь своего мужа, а мама запомнилась навсегда? Как он выразился тогда, на поляне? В семейной жизни есть вещи важнее красивых платьев... Да есть, и эти «вещи» люди смущённо называют супружескими обязанностями. Год назад, рассуждая о разочарованных мужьях, я назвала их жён плоскими, неумными, страдающими врождённой слепотой чувств, считала, что ценность женщины измеряется количеством прочитанных ею книг. Живя полгода с Филиппом, я каждую свободную минуту сбегала в библиотеку, выбирала книги с его пометками на полях, пыталась понять ход его мыслей и мечтала, что когда-нибудь обо всём самом важном он будет говорить только со мной. Вот и домечталась; пока жена читала книги — муж сбежал к любовнице. И совершенно не важно кто она, его любовница, кухарка или знатная дама, важно только одно — с ней он испытывает то, что никогда не испытывал со мной. Я представила себе Филиппа, его гибкое, подвижное тело, чуть смугловатую кожу... и что-то внутри охнуло, оборвалось и покатилось вниз. Всю ночь мне снился один и тот же кошмар; я бегала по бесконечной картинной галлерее, увешанной сотнями мадонн, предъявляющих миру своих младенцев. Бегала в поисках одной особой картины и не могла найти. На всех картинах младенец был мальчиком, а мне нужна была — с девочкой. |
Похожие:
 | Заработала данная программа только в феврале 2011 года. До этого времени в течение более девяти лет работала ее предшественница,... |  | Они включают в себя не только размер денежного содержания за счет зарплаты, пенсий и пособий, но и всю социальную инфраструктуру... |
| Д-76 Дружим странами и городами : Год Испании в России и России в Испании : тематический путеводитель по фондам ккунб им. А. С. Пушкина... | | Конечно, я только начинаю собирать данные по крупицам. Будем надеяться, что я исследую генеалогическое древо, свою родословную. Я... |
| Посмотрите внимательно на свою квартиру, двор, в котором играют дети, с точки зрения безопасности для их здоровья | | Назад в будущее это познавательно-развлекательная активная программа для ребят от 9 до 14 лет. Лагерь будет организован в здании... |
| Когда-то известный французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери призывал людей поступать так: «Встал поутру, умылся, привел себя... | | Программа составлена на основе требований федерального государственного образовательного стандарта |
| Но, как мы обнаружили впоследствии, он не принадлежал ни к тем, ни к другим. Начав свою работу как скромное исследование интересных... | | Рамки старого orbis terrarum были разбиты; только теперь, собственно, была открыта земля, и были заложены основы для позднейшей мировой... |