Программа действий была составлена заранее; продаю свою квартиру в Германии и покупаю скромное жильё в Испании, в Андалузии, только для себя одной
Скачать 3.42 Mb.
|
| Глава 12 Три дня, три мучительных дня, прошло с тех пор, как я проводила Филиппа. Три дня страшной неизвестности и угрызений нечистой совести. Он положил на чашу весов три аргумента, выводящие его на дорогу к эшафоту, а их было четыре. Четвертым аргументом было мое еврейство. Слова отца бились в висках: «Если нужно кого-то убрать с дороги, о нем узнают все, что может его погубить». Я уже не пыталась оправдываться перед собой, говоря, что, принимая предложение Филиппа, ничего не знала. Да, не знала подробностей, но... прожив в еврейской семье первые девять лет жизни, я прекрасно знала, что мы — изгои, бесправные изгои, ненавидимые испанским миром. В первые годы я часто мысленно упрекала отца, выдернувшего меня из привычной жизни, увезшего от мамы, но... обратно туда, к отверженным — не хотела, не хотела быть такой, как они.. Изо всех сил старалась следовать последнему совету отца-ювелира, училась манерам, языкам, всему, что отличало испанскую аристократку от еврейской девчонки. Мне было велено забыть прошлое, и я его забыла, на время... Пару лет спустя отец жестко напомнил мне о нем, отругав за поспешное: «Я согласна». Был ли тогда шанс забрать у Филиппа легкомысленно данное слово? Был, но я им не воспользовалась, прикусила язык и сбежала в кусты. Почему? Берегла честь отца? Ничего я не берегла — обозлилась на него, переложившего, как мне тогда казалось, на мои плечи ответственность за свои грехи. Сбежала, потому что не хотела терять ни Филиппа, ни свое положение, а теперь, зарывшись с ногами в глубокое кресло, мучилась угрызениями совести и страхом. Два дня назад, у грота его матери, я обязана была предупредить о четвертой опасности, дать время подумать, подготовиться к защите или сбежать. Вместо этого я опять промолчала и ... и потащила его в спальню. Я прожила два волшебных дня, стремительно улетевших в прошлое, и цена их, этих дней, может оказаться слишком высокой — возможно, я не только лишилась Филиппа навсегда, но и погубила его. Временами пыталась оправдаться перед собой: — А разве они лучше? Отец просто для развлечения искалечил жизнь людям, не причинившим ему никакого вреда. Филипп... скольких людей он лишил жизни на войне, сколько сирот и вдов осталось у него за спиной? Почему им можно, а мне нельзя? Почему они не забиваются с ногами в кресло и не мучаются угрызениями совести? ... И сама давала себе однозначный и честный ответ: они причиняли зло людям, которых не знали и не любили, наносили удары «в никуда», в пространство без имени и глаз, а я... я сотворила зло, глядя в глаза, которые мне доверяли. За эти три дня, проведённые в кресле, я повзрослела на полжизни, перебрала день за днём своё прошлое, переселилась по очереди в души своих близких и мысленно прожила их жизни, жизни тех, на кого столько лет обижалась и кого судила. В эти дни я впервые прочувствовала вкус чужой боли. «Не суди, и не будешь судимым», — написано в библии, и это — правильно. Из кресла вытащил меня отец, появившийся на пороге без доклада и предупреждения. — Почему ты приехал? — Потому что знал, что застану тебя именно здесь, в кабинете Филиппа, и в этой позе. — Ты знаешь что-нибудь о нём? — Только то, что он три дня тому назад уехал в Мадрид. А ты? Никаких известий? — С тех пор — никаких. — Очень нервничаешь? — А ты — нет? — Я тоже... за вас обоих. — Это моя вина. Ты был прав. Я не имела права выходить за него замуж. Если он погибнет из-за меня, из-за моего еврейства... как жить с этим грехом дальше? — Девочка, не вали все грехи сразу на себя одну, соблюдай равноправие. Оставь мне, пожалуйста, хотя бы половину. И потом, твое происхождение, если до него вообще докопались, может явиться только поводом для расправы. Причина, как ты знаешь, в другом: все последние годы, по странной причуде судьбы, Филипп оказывался рядом с Фердинандом в самые неподходящие моменты жизни, а это уже не твоя вина. — Скажи, почему ты, когда он попросил моей руки, не сказал правды о моей маме? — Потому что он не хотел ее слышать. Я дважды начинал этот разговор, и дважды он отмахивался от него, как от назойливой мухи: «Я собираюсь жениться на Елене, а не на ее матери. Ее мать меня не интересует. Пусть это останется Вашей тайной, мой любвеобильный друг». Я как будто видела перед собой его высокомерное лицо и движение руки, отбрасывающее собеседника в сторону. Именно так он, тогда в парке, отбросил в сторону и меня, едва заговорившую о своём происхождения, прикрылся якобы хорошо известной ему с детства гордостью отца. Почему Филипп так упорно прятался от этого разговора, чего он не хотел обо мне знать? — Что же нам теперь делать, папа? — Ничего. Сидеть, ждать, молиться за него и просить бога о пощаде. — А если не пощадит? — Мы ничем не можем Филиппу помочь. Вспомни любимую теорию твоей бабушки о коротких и длинных дорогах к предназначению. Если таково было его предназначение, значит, он к нему уже подошел. Печально конечно, что он, его путь, оказался слишком коротким. Ему я уже ничем не смогу помочь, разве что тебе... Лицо отца, стало смущенным и слегка покраснело. Глаза, чудесные серо-голубые глаза, опять смотрели виновато и просительно: — Я бы хотел увезти тебя во Францию, прямо сегодня, сейчас. Пусть хотя бы твоя дорога окажется длиннее... — Спасибо... но не надо. Та, которую я прожила все эти годы с тобой и с бабушкой, а потом с Филиппом... это было так замечательно... лучше уже не будет. Если так суждено — пусть моя тоже будет короткой. Мы будем ждать его здесь. Ведь надежда еще осталась. Последующие два дня мы не говорили ни о страхах, ни о надеждах. Отвлекали себя пустой болтовнёй и короткими прогулками. В конце второго дня пришла записка от Филиппа: «Всё хорошо. Через два дня, живой и здоровый, возвращаюсь домой. Ждите и не волнуйтесь» — С каких пор мой муж обращается ко мне на «Вы»! — «Вы» — это не ты, а мы. Сообщив мне о приказе короля прибыть в Мадрид на аудиенцию, он ни минуты не сомневался, что я тут же помчусь к тебе. Это письмо адресовано нам обоим. Боже, эта вечно повторяющаяся мелодия моей жизни — я стою у окна и смотрю на дорогу... на дорогу, возвращающую мне мужа. А он, как всегда — и это уже другая мелодия, бравурная и стремительная, — выскакивает на ходу из кареты, взлетает по лестнице через две ступени и обрушивает на нас шквал радости и торжества жизни. Час спустя мы сидим в кабинете, и Филипп разыгрывает перед нами, восхищёнными зрителями, сцену разговора с королём: «На аудиенцию меня пригласили только на третий день. Два дня Фердинанд был занят якобы неотложными государственными делами, переносил встречу и держал провинившегося в напряжении. Наконец, сочтя насмерть перепуганного преступника созревшим для разговора, соизволил допустить в кабинет. Король сидел за огромным письменным столом, заваленном документами особой государственной важности, и дочитывал какую-то срочную депешу, требующую неотложного королевского решения. На этот раз он не растекался в кресле — он вписывался в него по хозяйски уверенно. Сочтя затянувшуюся паузу вполне соответствующей придворному этикету, Его Величество спрятал бумагу в глянцевую кожаную папку и поднял на меня глаза. — Ну что, генерал, совсем оробели? Это Вам не поле боя: помахал саблей — и уже герой. Он бесконечно долго вглядывался в моё лицо, даже глаза прищурил, будто их слепило солнце, хотя, на самом деле, оно слепило меня. — Да, за эти годы Вы сильно изменились, возмужали. И лицо... оно тоже стало другим, потеряло юношескую округлость, стало гораздо жёстче, чем тогда. Я хорошо запомнил его, Ваше лицо. И знаете, почему? — ............. — Потому что, в тот день оно было единственным, выражавшим сочувствие мне. Все остальные смотрели преданно и восхищённо на Наполеона. По моему настоятельному требованию, если у меня тогда вообще было право что-то требовать, Вы были включены в свиту, сопровождавшую меня к месту изгнания. Я доверял Вам, рассчитывал на Вашу защиту, сомневался, что мне позволят доехать до замка Талейран живым. Наполеон, как любой умный стратег, понимал — пока жив законный наследник, трон под его братом висит на волоске. Да, так что я хотел сказать... Он покинул своё кресло и, заложив руки за спину, прогуливался по кабинету взад и вперёд в метре от меня. — Так вот. Я наблюдал за Вами все эти годы. Кортесы, конституция, азартные выступления, какое мальчишество, какая политическая незрелость! Неужели Вы до сих пор не поняли, что после стольких лет разрухи, безвластия и бандитизма стране необходима жёсткая власть, железная дисциплина и порядок! Реформы, конституции, свободы... всё это будет, когда придёт время, когда страна встанет на ноги и окрепнет. Сейчас, как после тяжёлой болезни, ей важен режим. Надеюсь, Вы меня поняли, генерал. Кстати, Вы не забыли, что всё ещё состоите у меня на службе? — Конечно, нет, не забыл. — Мне докладывали, Вы хорошо воевали, были даже тяжело ранены в бою. Как сейчас со здоровьем? — Всё в порядке. Врач сделал своё дело на славу. — Вот и хорошо. Пора возвращаться на службу. — Благодарю, Ваше величество за доверие. Когда прикажете приступать? И где? Я знаю, что остатки моего дивизиона были присоединены к другому, находящемуся сейчас под командованием генерала Элио. — Всё правильно, но в настоящее время преданные люди нужны мне в другом месте. Энергия и азарт плюс политическая грамотность, которой Вам ещё предстоит поучиться, нужны здесь, в Мадриде. Мы будем вместе создавать мощную, просвещённую католическую Испанию. Вы хотели проводить в жизнь новые реформы — я даю Вам этот шанс. С этого момента Вы — министр культуры и просвещения. Фердинанд остановился в нескольких шагах от меня, с любопытством наблюдая за реакцией. А какой она могла быть, моя реакция? Разве я мог отказаться? Для подданных приказ короля — закон, не поддающийся обсуждению. Дозволены только радость и благодарность, которые я и выразил в подобающей этикету форме. — Кстати, Вы не находите это назначение символичным: дядя служил министром у Годоя, а племянник — у меня? — король довольно потёр руки, как будто одержал лёгкую победу в трудной шахматной партии, — да, я люблю символы и парадоксы. Я надеялся, что аудиенция подошла к концу — шея и лицо затекли от затянувшегося выражения верноподданнического почтения и восторга, но Фердинанд всё ещё прохаживался по кабинету. — Мы о Вас уже успели позаботиться, уважаемый господин министр, подобрали очень импозантный особнячок вблизи нашего дворца, так что через месяц можете туда въезжать. Обустройство поручите супруге, а сами — за работу. Время не терпит... Кстати о супруге... Филипп, изображая короля, остановился прямо напротив меня, пристально вглядываясь в лицо, как будто видел его впервые: — До нас дошли слухи, — он выдержал нестерпимо длинную паузу, — что Ваша жена не только молода и привлекательна, но и..., ещё одна изматывающая нервы пауза, — нда... говорят, она к тому же, ещё и умна. Такое сочетание достоинств в одной женщине встречается не часто — как правило, один из трёх компонентов всё же отсутствует. Мы заранее рады её появлению в свете. Присутствие привлекательных образованных дам действует освежающе на наши, занятые государственными делами, умы. Филипп ещё несколько мгновений упруго раскачивался, перекатываясь с носка на пятку, перед моим лицом — из его глаз сочилась угроза, затем, резко развернувшись на каблуках, промаршировал к письменному столу. Я бросила беспомощный взгляд на отца — его брови, сошедшиеся на переносице, плотно сжатые губы, напряжённый взгляд, направленный на Филиппа... Что всё это значит? Наконец, по-видимому, приняв какое-то решение, отец пересёк комнату и остановился в метре от Филиппа в той же позиции, в какой тот за несколько минут до этого стоял передо мной. — Мне кажется, Вы рассказали Вашу историю не до конца, упустили некоторые важные детали. Очень хотелось бы услышать её полностью. Как похожи были эти двое мужчин, и какими они были разными! Оба высокие и гибкие. Но лица... одно, слегка удлинённое, тонко очерченное, излучало силу, которой невозможно было противостоять, а другое, с крепкими щеками и широковатыми скулами — упрямую злость и ещё что-то, затаившееся в опустившихся вниз уголках губ. Это было похоже на дуэль. Филипп сдался первым — сначала отвёл взгляд в сторону, затем опустил его вниз: — Больше рассказывать нечего. Просто мне не нравится, когда короли проявляют интерес к жёнам своих министров. — Я понимаю Вас. Мне это тоже не нравится. И Вы, по-видимому, тревожитесь, что Ваша жена, не успевшая накопить достаточного опыта светского общения и дипломатии, не сумеет сохранить необходимую в таких случаях дистанцию, не повредив своим отказом Вашей карьере? Филипп опять поднял глаза и продолжил начатую дуэль, затянувшуюся для меня на целую вечность. Наконец решив, что взгляд его был достаточно красноречивым, подвёл итог: — Да, и это меня тоже тревожит. — У Вас, мой друг, в запасе ещё целый месяц, что бы обучить жену дипломатическим хитростям, — отец очаровательно улыбнулся и дружески похлопал Филиппа по плечу. Разговор закончился, но напряжение осталось — мы оба, отец и я, поняли, что на самом деле тревожило моего мужа: легкомысленная любвеобильность матери, которую вполне могла унаследовать её дочь. Ведь, по официальной версии, я — не что иное, как плод романтического увлечения какой-то светской девицы или дамы. Да, ложь оказалась не лучше правды. Глава 13 В этот момент трудно было назвать лицо Филиппа красивым. Глаза, обычно большие и тёплые, превратились в две узкие злые щели, а губы с чётко прочерченными контурами вытянулись в прямую линию и побледнели. Что привело его в такое бешенство? В чём я перед ним провинилась? Привычная реакция не заставила себя долго ждать: резко развернувшись, я решительно покинула гостиную и заперлась у себя в комнате. Через час Филипп уже скрёбся под дверью: — Гусёнок, отопрись, я тебе кое-что принёс. — ....... — Пожалуйста, только на одну минутку, а потом, если захочешь, опять запрёшься. В приоткрытую щёлочку просунулся вначале огромный букет цветов, а за ним и его подноситель. — Вот. Это тебе. А ещё официальное поздравление с повышением в звании — вчера ты была только генеральшей, а сегодня произведена в министерши. Его глаза были опять большими и сияющими, а виновато улыбающиеся губы... боже, разве можно перед ними устоять дольше одной доли секунды! Через час нас позвали к обеду. В столовую мы возвращались умиротворённые и невероятно голодные. В этом был весь Филипп. Он взрывался как порох, мгновенно и устрашающе, и остывал, как будто бури и не было, как будто она мне только привиделась. Я была, к сожалению, совсем другой. Получив удар по самолюбию, я, прежде всего, пыталась защититься, сделав вид, что ничего не заметила. Сохранить по возможности равнодушное лицо, не показать, что мне больно. Только потом, оставшись одна, давала волю своей фантазии. Важно было не то, что сказал или сделал другой человек, а зачем он это сделал. Меня обижали не отдельно взятые эпизоды, а их взаимосвязь. Почему ему нужно причинять мне боль? Как он ко мне относится? Что он чувствует, какой он? Не зная ни истинных причин, ни истинных мотивов действий другого человека, я создавала немыслимые теории, объяснения, не имеющие ничего общего с реальностью, нанизывая на эту нить всё новые нюансы и подробности, вытащенные из услужливой памяти, доводя себя до нервного срыва и чесотки. Старый опыт, теория о влюблённости Филиппа в кухарку, с которой я носилась почти год, научил меня осторожности. Присев на скамейку во внутреннем дворике, и разглядывая длинные тени, отбрасываемые мраморными статуями, я заставила себя сосредоточиться на чувствах Филиппа. Да, он когда-то принял на веру официальную версию моего появления на свет, но как он мог относиться к женщине, родившей ребёнка вне брака, отдавшей его на воспитание чужим людям и скрывшейся в неизвестном направлении? Женщине, которая наверняка через пару лет вышла замуж, прикинувшись чистой и праведной? На такое способна только безответственная, легкомысленная лгунья, и эти качества она могла передать по наследству своей дочери. Король, проявив интерес к его жене, разбудил спрятанный глубоко в душе страх. Страх быть опозоренным и обманутым, сделал его глаза маленькими и злыми, а губы — узкими и бесцветными. Бедный Филипп, как же тебе не повезло с женой! Мы запутали тебя во лжи, и самое смешное — сами не знаем, какая из этих двух версий для тебя хуже. Отец пробыл у нас ещё один день и уехал, сказав, что спешит доложить бабушке и Элеонор о новом повышении Филиппа. Хитрец, он просто почувствовал себя лишним и не хотел нам мешать. Мой муж воспринял совет тестя очень серьёзно, и мы занялись изучением светских интриг и борьбы с ними. Я не была в этих вопросах полной невеждой: оказывается кое-что полезное можно вычитать не только в научных трактатах, но и в любовных романах. В моей памяти хранилось множество историй о наивных девушках, соблазнённых и покинутых коварными искателями приключений, о скучающих светских дамах, охотящихся за молодыми романтичными юношами. Обманщики наслаждались своими победами, не имея иной цели, как развеять скуку и испытать очередной раз торжество и безграничность силы своего обаяния. Филипп рассказывал о политических интригах, когда соблазнить, подчинить своей воле, воздействуя, таким образом, на ход истории или собственную карьеру, было общепринятым оружием, используемым чуть ли не чаще, чем шпага. — Неужели в этом обществе никогда не встретить нормальных искренних отношений, обычной человеческой симпатии или дружбы? — Такое тоже случается, только неопытному новичку очень трудно отличить одно от другого, я имею в виду — искренность от обмана. — А ты умеешь их различать? — Видишь ли, я рос, в отличие от тебя, совсем в другой обстановке. Ты — в дружной, любящей семье, которой не нужны были ни интриги, ни ложь, а я — рядом с фанатично увлечённым политикой дядей. Я с детства привык ходить в жилетке, застёгнутой на все пуговицы, скрывать чувства от всех и вся и не верить ни одному слову. Именно поэтому я всегда рвался к вам. Пусть только на пару недель скинуть эту защитную кольчугу и побыть самим собой. И ты... ты была для меня единственной женщиной, на которой я мог жениться, потому что носить эту проклятую кольчугу в собственной спальне было бы непереносимо. Я вспомнила приезды Филиппа, зажигаемый им фейерверк радости и восторга. А потом он уезжал и увозил этот фейерверк с собой. Как рвалась душа вслед за ним, в жизнь, полную радости и новых впечатлений, а что оказалось... Он уезжал, застёгивая в карете свою защитную жилетку на все пуговицы, что бы вновь окунуться в свой безрадостный и фальшивый мир. — Неужели там, в Мадриде, у тебя нет ни одного друга, или хотя бы доброжелателя? — В этом мне ещё предстоит разобраться. Ведь друзья — это дело такое... Сегодня он друг, а завтра — враг. Поменялись политические конъюнктуры, и ты, вчерашний друг, стоишь у него поперёк дороги... Вот в какой мир я увожу тебя, моя маленькая, неопытная министерша. — И ты веришь, что я смогу со всем этим справиться, не испортить твоей карьеры и, что еще хуже, не подвергнуть твою жизнь опасности? — Я буду руководить тобой. Помнишь нашу стратегию с «нежелательными женихами»? Подмигиваю правым глазом — собеседник опасен. В этом случае нужно вежливо улыбнуться, бросить пару ничего не значащих слов и отойти в сторону. Подмигиваю левым — прислушайся внимательно к тому, что он говорит, и дословно передай мне. — О, так ты вскоре окосеешь на оба глаза! — Не важно. Зато продвинусь по служебной лестнице ещё на одну ступеньку. Преуспевающего мужа косоглазие не портит, даже наоборот — создаёт дополнительные удобства. Во-первых, косоглазый муж не заметит маленьких шалостей своей жены, а во-вторых, она никогда точно не определит, кому из окружающих прелестниц он в данный момент строит свои косые глазки. Вечером, сидя одна с каким-то нелепым вышиванием в руках, я вспоминала об откровениях Филиппа. Вспомнились слова бабушки, перевязывавшей мои расцарапанные ноги: — Филипп сказал, что ты — единственная женщина, на которой он хочет жениться, — Теперь я понимала почему. В этот месяц я узнала много нового, и не только о законах светской жизни. Прежде всего, я начала понимать своего мужа. Он больше не был для меня солнцем, на мгновение освещающим лежащие в темноте рубины. Он всё больше приобретал человеческие черты, и эти черты очаровывали меня гораздо больше, чем призрачные лучи исчезающего за горизонтом солнца. Он становился для меня живым человеком со всеми его слабостями, страхами и печалями. Через месяц мы покинули наш замок, захватив лишь самые необходимые вещи. Филипп не хотел разрушать дом, хранящий столетиями свою историю, запах и воспоминания. — Мы уезжаем ненадолго, и вернувшись обратно, я хочу застать его таким, каким он был для меня всегда. В Мадрид мы уезжали втроём: по всем признакам, известным даже таким неопытным женщинам как я, мы ожидали наследника. |
Похожие:
 | Заработала данная программа только в феврале 2011 года. До этого времени в течение более девяти лет работала ее предшественница,... |  | Они включают в себя не только размер денежного содержания за счет зарплаты, пенсий и пособий, но и всю социальную инфраструктуру... |
| Д-76 Дружим странами и городами : Год Испании в России и России в Испании : тематический путеводитель по фондам ккунб им. А. С. Пушкина... | | Конечно, я только начинаю собирать данные по крупицам. Будем надеяться, что я исследую генеалогическое древо, свою родословную. Я... |
| Посмотрите внимательно на свою квартиру, двор, в котором играют дети, с точки зрения безопасности для их здоровья | | Назад в будущее это познавательно-развлекательная активная программа для ребят от 9 до 14 лет. Лагерь будет организован в здании... |
| Когда-то известный французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери призывал людей поступать так: «Встал поутру, умылся, привел себя... | | Программа составлена на основе требований федерального государственного образовательного стандарта |
| Но, как мы обнаружили впоследствии, он не принадлежал ни к тем, ни к другим. Начав свою работу как скромное исследование интересных... | | Рамки старого orbis terrarum были разбиты; только теперь, собственно, была открыта земля, и были заложены основы для позднейшей мировой... |